Второе дыхание - [110]

Под вечер хмурое низкое небо над лесом, за линией фронта, заполыхало, озарилось частыми вспышками. Послышался грохот наших тяжелых орудий. В вечереющем небе, за хмурой наволочью туч, вспарывая воздух, с фурчаньем и клекотом понеслись в тыл к немцам наши снаряды. Затем показались и наши танки, — они двигались по дороге в фашистский тыл...

Все это взбодрило Гуськова, придало ему силы. Он выполз из своего укрытия и принялся подымать руку. Но вот и танки прошли, не заметив его, и артиллерия наша замолкла, а он снова остался лежать один-одинешенек...

Дальше все было словно в бреду, помнилось только кусками.

...Он лежал в медсанбате, возле железной печурки. И хотя бок печурки был малиновый от жара, Гуськов никак не мог отогреться, его беспрестанно, неудержимо трясло. Ему влили в рот спирту, и он опять впал в забытье, потерял сознание.

Опомнился лишь в Ленинграде, в госпитале, когда его мыли в ванне. А еще запомнил, когда лежал на операционном столе, когда давали наркоз.

Около месяца провалялся Гуськов в полубессознательном состоянии. А потом еще несколько месяцев двинуть не мог ни рукой, ни ногой. Кормили его с ложечки, переворачивали с боку на бок госпитальные няни. А как только лейтенанту стало получше, его сразу же отправили в эвакогоспиталь, на Урал. Там и пролежал Гуськов до мая сорок пятого года, почти до самой победы. Из госпиталя вышел на костылях, с подвернутой холостой штаниной, без левой, отнятой выше колена, ноги...

Еще находясь в Ленинграде, узнал, что длившаяся девятьсот дней блокада наконец-то снята, закончилась, петергофско-стрельненская группировка немцев окружена и уничтожена, а частям и соединениям 2-й Ударной и 42-й армий, принимавшим участие в ее разгроме и взятии Ропши и Красного Села, приказом Верховного присвоено наименование «Ропшинских» и «Красносельских».

Не был обойден наградой и сам он, Гуськов, вручили ему орден Отечественной войны II степени.

...Между тем компания рядом с Мавриным вынула карты и стала играть в преферанс. Маврин тоже взял в руки карты. И Гуськов снова, опять почувствовал, что не может он упустить случая, так нежданно-негаданно столкнувшего его с Мавриным, чтобы не узнать, куда тот девался тогда. Как только в вагоне сделалось посвободнее, Гуськов подошел к Маврину и тронул его за плечо:

— Я извиняюсь, можно вас на минутку?

2

Маврин досадливо обернулся.

— Простите, фамилия ваша случайно не Маврин?

Не выпуская из пальцев карт, тот серыми выпуклыми глазами уставился на Гуськова.

— Допустим. И что же из этого следует?

Ответ не обескуражил Гуськова. Он продолжал:

— Да нет, ничего, просто так. Просто мы были... служили когда-то вместе.

— Очень приятно. И что же все-таки далее?

— Зиму сорок четвертого помните? Первый танковый батальон?

— Ну?!

— Я Гуськов, лейтенант Гуськов... с которым вы вместе под Ленинградом... Ну, когда еще нас подбили, помните?

Выпуклые глаза Маврина не меняли своего холодного выражения. А Гуськов, начиная путаться, ощутил, как подымается в нем чувство бывшего подчиненного, как опять, словно тридцать лет назад, он смотрит на Маврина не как равный на равного, а как на начальника, снизу вверх.

Но вот в глазах Маврина мелькнуло нечто похожее на испуг.

— Какой Гуськов?! Гуськов убит! — проговорил он быстро.

— Да нет, живой остался, как видите, — проговорил, расплываясь в улыбке, Гуськов. — Что, товарищ старший лейтенант, все еще не признали?

— Но не может же быть... Какая-то чепуха... — забормотал растерянно Маврин. — Я ведь сам на тебя похоронку писал, только вот куда посылать, не знали...

— А и некуда было. Я ведь детдомовский.

Выражение растерянности недолго держалось на худощавом лице Маврина. Овладев собой, он вдруг устремился к Гуськову, широко раскинув руки. Крепко обнял его и расцеловал.

— Гуськов, дорогой!.. Тебя ли я вижу?! Нашелся, чертяка! Живой!.. — И торжественно обратился к своим: — Ребята... А ну, отставить карты!.. Вы знаете, кого я встретил? Кто этот человек?! — Он оглядел своих и продолжил: — Этот человек вытащил меня из огня, из горящего танка! Вытащил, рискуя собственной жизнью... Еще раз спасибо тебе, Гуськов, дорогой! — И вдруг поклонился ему.

Все произошло настолько быстро, а главное, неожиданно, что Гуськов растерялся. А Маврин уже приказывал освободить для него место на лавке, согнал с нее какого-то парня и принялся усаживать Гуськова. Тот смущенно отнекивался.

— А ну, без пререканий! Садись — и никаких разговорчиков!

Обняв Гуськова, он усадил его силой, проговорив при этом: «Теперь вот полный порядочек!» Сам уселся напротив и, влюбленно глядя на своего чудом воскресшего однополчанина выпуклыми, влажно заблестевшими глазами, принялся восклицать:

— Живой, чертяка! Нашелся!.. Ведь это надо же, а?!

Гуськов смущенно, натянуто улыбался:

— Спасибо, товарищ старший лейтенант.

— Какой я тебе теперь «старший»! — возмутился Маврин. — Зови меня просто Леня, по имени... Да, кстати, как самого-то тебя звать-величать? Сколько времени-то прошло, немудрено и запамятовать... Ты извини, конечно!

Гуськов назвался.

— Ну вот теперь порядок в танковых войсках, дорогой мой Андрей... Григорьевич! Ради такого случая и по маленькой не мешало бы, да только вот, как на грех, ничего я с собой не захватил.