Второе апреля - [47]

Именно так оно, конечно, и было. Но вот интересно знать, как она это своей Тане сказала: «Приходи, мол, он холостой, с высшим образованием, рублей двести зарабатывает». А та, может быть, спросила: «А какой он?» А Лиля ответила: «Ну ничего. Не урод». Нет, она добрая, она, наверно, сказала: «Оч-чень симпатичный, такой представительный и жгучий блондин» (вчера она так про кого-то другого сказала: «жгучий блондин»). Это все ясно... Но нет, вряд ли она могла говорить все это Тане. Вот такой испуганной девочке с глазищами в пол-лица.

— Может быть, гурджаани? — Андрей все еще держал в руке зелено-золотую карту. — Вы сухое любите?

Она беспомощно посмотрела на него:

— Пожалуйста, как хотите... Я в этом плохо разбираюсь.

Нет, никакого такого разговора «про холостяка с высшим образованием и двести рублей заработка» у них быть не могло. Наверно, они просто позвали ее погулять: мол, съездим вечером в центр по случаю субботы. И она просто поехала с ними. Потому что куда же ей деваться — суббота, все девчонки из общежития разбежались, а у нее никого нет! (Почему-то, Андрей был уверен, что никого у нее нет, у этой Тани.)

— Отставить гурджаани! — Гера решительно забрал власть в свои руки (но ничего, он ее непременно передаст Андрею, когда принесут счет). — Не гурджаани, а коньячок... Разумеется, ереванский...

— Сделаем ереванского разлива, — почтительно сказал «дирижер Фридман». — Не извольте беспокоиться...

И озабоченно удалился, всем видом своим демонстрируя глубокое понимание задачи.

Конечно, этот тип нарочно подыгрывает Гере, который хочет показать, какой он знаток и завсегдатай. Участие в подобных пижонских спектаклях, наверно, входит в обязанности официанта. Безусловно, многие сюда идут не столько поесть, сколько пофорсить перед женщинами или так, перед собой. Как видно, с этим тут считаются.

Что ж, Гера имеет право быть каким угодно. Он сделал почти что по дружбе такое дело, какое и министр по должности не поднял бы. Он достал металл, без которого Андрееву агрегату не родиться. То есть родиться, но где-нибудь в 1968... Пей, Гера, ешь, пижонь на здоровье!

Еда была царская. И коньяк особенный (этот ереванский в самом деле сильно отличался от обыкновенного, который с теми же тремя звездочками).

— Букет! — сказал Гера и сладко зажмурился. — Таинственный букет! Не то что минералка. — Он взял бутылку боржома и стал читать этикетку. — Видишь, тут все ясно сказано: имеются анионы в лице натрия, калия, кальция и магния, а катионы в лице какого-то гидрокарбоната, углекислоты и еще чего-то — тут кончик содрался...

Таня внимательно посмотрела на него и поставила свою рюмку, не пригубив.

— Ну что смотришь, детка? — засмеялся Гера. — Влюбилась?

— Нет, — сказала она. — Наоборот. Я подумала, что ты легко живешь. Ты не по-человечески легко живешь.

— Что, птенчик, уже окосела с непривычки?

— Да, — сказала она. — Может быть. Но почему ты никогда ничего не переживаешь?

— Что ты, рыбка, я ужасно переживаю, вот приходи на футбол, когда «Спартак» играет...

— А у меня в классе сорок два ученика, — продолжала Таня, словно бы не слыша. — И я не могу быть настоящим литератором. Потому что пока всех спросишь и тетрадки эти проверишь... И надо, чтоб полная нагрузка была по часам, иначе меньше ста рублей будет... А меньше ста мне нельзя, потому что мама болеет и вообще... Сорок два ученика — это много, не успеваешь к каждому подойти... А ты...

— Кошмар! — сказала добрая Лиля и пригорюнилась. — И я педагогический кончала... Вот вместе с Танькой. Счастье, что мне встретился этот джентльмен и просватал. А то бы я тоже каждый день — «Образ Ленского», «Образ Наташи Ростовой», «Образы молодогвардейцев в одноименном романе Фадеева». Ужасно совестно Таньку слушать! И других наших...

— Ничего, — засмеялся Гера и подмигнул Андрею. — У нас совесть чистая... Ни разу не бывшая в употреблении... Закусывать надо...

Таня беспомощно посмотрела на Андрея, словно прося защиты. Но от кого он должен ее защищать? От Геры? Но Гера есть Гера... И в нем это, пожалуй, даже ценно, что он не выдает себя за кого-нибудь другого, более возвышенного или идейного. Гораздо хуже, когда изображают борцов и прогрессистов, а в нужный момент — в кусты. Лучше, как Гера, как эта самая «минералка»: сразу все ясно — анионы, катионы и прочее...

— Пойдемте, — сказала Таня и даже потянула Андрея за рукав. — Я хочу танцевать.

Восточный оркестр уже закончил свой урок и удалился за золотую ширму. Теперь над жующим залом трубила радиола. Мелодия была не слишком годная для нормальных танцев — что-то такое громкое, страстное, мексиканское. С взрывающимся припевом, вроде: бум-баррачи бумба, бум-баррачи бумба...

Лишь двое сильно выпивших командировочных отчаялись вывести своих дам танцевать под этот пироксилин. Панбархатные дамы посмеивались и тихонько отдирали от своего белого мяса красные кавалеровы пальцы.

И Андрей с Таней запрыгали в соответствии с требованиями ритма. Только лицо у нее при этом было несчастное и сосредоточенное, словно бы ее крутил не танец, а злой шторм и непременно нужно было удержать руль.

— Андрей, пожалуйста... — попросила она. С трудом продираясь, голосом сквозь ликующие вопли радиолы. — Танцуйте к выходу. Мне душно, Андрей покорно повел ее в нужную сторону. И, допрыгнув до дверей, они очутились в огромном холодном вестибюле, который почему-то хотелось назвать предбанником.