Второе апреля - [26]
Ну, я услышал эти слова и сильно ободрился. И даже, знаете, обрадовался: как хорошо, думаю, что я могу. Действительно счастье!
Поехали вдвоем. Впереди белая стена. Ну, совершенно ни черта не видать. Остановишься, потопаешь, под валенком вроде твердо — значит, все правильно. Ищешь еще бровку, оставленную у дороги снегоочистителем. Потом что-то стал трактор вязнуть, садиться по самую кабину. Опять едем по предчувствию, как говорится. Так полночи мы ехали неизвестно куда. Вдруг трактор как ухнет, словно в яму. Я сразу муфту выбил — и на тормоза. Трактор еще немножко прополз и встал над самой ледяной кромкой.
Река Ишим. Теперь уже ясно, как ехать. Дело за малым: выбраться надо. По льду не прорвешься. У нас одного такого, который прорывался, уже похоронили. Надо выползти на берег своими силами. Дожидаться помощи было нельзя. То есть, вообще-то говоря, можно: еда была, шубы теплые, ватные штаны, валенки. Но не имеем права: совхоз же от нас зависит. В общем, я первый раз в жизни почувствовал свою власть и от нее был как пьяный До сих пор мне помогали, помогали, а я никому. А тут пришел мой случай!
Разобьюсь, думаю, в лепешку, а сделаю. То есть, думаю, если разобьюсь, то именно не сделаю. Надо мне не разбиться.
Заместитель директора влез в кабину.
«Давай, — говорит, — вместе, так мне спокойнее».
Но я ему велел сойти.
«Не включу, пока не сойдете».
Даю заднюю скорость. Нет! Гусеницы буксуют, и мой «С-30» медленно и страшно сползает вниз. Еще одна такая проба, и вполне можно загреметь.
Но делать нечего. Опять дал третью заднюю скорость. Трактор немного подался вверх и опять сполз. И вот так раз двадцать повторяли маневр. У меня уже в висках молоточки бьют, снял по глупости шапку, голова совершенно мокрая, как из бани. Посидел, подышал. Еще раз рванул и чувствую: выкарабкался.
Вылез из кабины, вижу, пурга почти совсем стихла. Руки у меня дрожат. Только с третьей спички закурил и тому дал огонька.
«Порядок?» — спрашивает.
«Порядок», — отвечаю.
А тот говорит:
«Вот. Парень ты вроде подходящий».
Больше мы не плутали. В середине дня доехали до Есиля. Настроение прекрасное. Вполне понятно. Прицеп наш уже две недели стоял во дворе базы — грузи и поезжай. Но тут выясняется, что в рыжеусовых бумагах что-то недооформлено, и продуктов нам не дают.
«Тут, — говорят, — замешаны большие суммы, нельзя, не по форме. Если б по форме, мы б с дорогой душой, мы ж тоже целинники, понимаем и чувствуем».
До конца рабочего дня всего полтора часа оставалось. Ну, туда-сюда, к властям, чуть глотки им не порвали, но взяли-таки продукты. И сразу в обратный путь, и все сначала. Но, конечно, уже легче было. И дорогу мы не теряли, и пурги не было. Привезли к утру все, что положено, и завалились спать, как подстреленные. Вот он весь, целинный эпизод.
Во время той поездки Микола застудил голову. Очень болела голова, прямо раскалывалась. Фельдшер дал пирамидон — не помогло. Микола стал хуже видеть: все предметы, даже ближние, утратили четкость. Врач в Есиле сказал: «Немедленно переменить климат» — и написал бумажку.
Все-таки он кое-что на целине успел сделать: два совхоза строил, возил людям дрова, стройматериалы и продукты. Выходит, не зря тут жил. Все-таки не так обидно.
Вернулся в Мироновку. Стал работать на экскаваторе. Потом не смог. Ослеп, видел только светлые пятна, когда глядел на лампочку или на окно. Мать совсем растерялась от горя, весь день сидит плачет. И он, честно говоря, все проклял: и целину, и буран, и себя, и Козлова, что нашел мать для таких мучений.
Но некоторым людям в Мироновке было не все равно и даже важно, как там Илик. Девчата, которых он едва помнил по старому, доцелинному времени, приходили к нему по очереди читать вслух книжки. И каждая — даже смешно — осведомлялась: «Как закалялась сталь» Островского читал?» Они все считали, что именно это должно помочь. Но, честно говоря, не очень помогало... «Жизнь дается человеку только один раз» — и т. д.
Но черно было у Миколы на душе.
Когда он вечером сидел на лавочке перед домом, непременно кто-нибудь подсаживался, а он всех гнал от себя, утешителей. И вот однажды комсорг ГРЭС, которого он считал пустозвоном, пришел к нему и сказал:
— Я наводил справки. В области есть специалист, доктор Робинзон. Надо тебе ехать. Мы тебя сами отвезем.
Специалист ничего не обещал. Но сказал:
— Будем надеяться.
Миколе долгие месяцы делали уколы, еще что-то он принимал вовнутрь. Зрение стало улучшаться. Прописали ему очки, через полгода — другие, послабее. Теперь вот — эти носит — минус шесть с половиной. Уже ничего.
Вместе с Козловым и другими мироновскими переехал на новую ГРЭС. Опять настроение было приподнятое: ничего нет, начинай все на голом месте...
Ну, работал он, в общем, нормально, больших перевыполнений не показывал, особых талантов не проявлял. Но одно дело ему, безусловно, зачтется.
Пришли на ГРЭС детдомовские, большая компания. Ребята — оторви да брось! В первый день мастера матом стегнули, потом из кладовой ватники сперли...
Наконец будят Миколу среди ночи, говорят, пьяные хлопцы в женское общежитие лезут. А девчата в одних рубашках. Паника, визг.
Илья Зверев (1926–1966) родился в г. Александрии, на Украине. Детство провел в Донбассе, юность — в Сибири. Работал, учился в вечернем институте, был журналистом. В 1948 году выпустил первую книгу путевых очерков.Илья Зверев — автор многих книг («Ничего особенного», «Государственные и обыкновенные соображения Саши Синева», «Все дни, включая воскресенье…», «Второе апреля», «Трамвайный закон» и др.). Широкому кругу читателей известны его рассказы и повести, опубликованные в журналах «Знамя» и «Юность». По его произведениям сделаны кинофильмы и спектакли («Непридуманная история», «Второе апреля», «Романтика для взрослых»).Писатель исследует широкие пласты жизни нашего общества пятидесятых и первой половины шестидесятых годов.В повестях «Она и он», «Романтика для взрослых», в публицистических очерках рассказывается о людях разных судеб и профессий.
В основу произведений (сказы, легенды, поэмы, сказки) легли поэтические предания, бытующие на Южном Урале. Интерес поэтессы к фольклору вызван горячей, патриотической любовью к родному уральскому краю, его истории, природе. «Партизанская быль», «Сказание о незакатной заре», поэма «Трубач с Магнит-горы» и цикл стихов, основанные на современном материале, показывают преемственность героев легендарного прошлого и поколений людей, строящих социалистическое общество. Сборник адресован юношеству.
«Голодная степь» — роман о рабочем классе, о дружбе людей разных национальностей. Время действия романа — начало пятидесятых годов, место действия — Ленинград и Голодная степь в Узбекистане. Туда, на строящийся хлопкозавод, приезжают ленинградские рабочие-монтажники, чтобы собрать дизели и генераторы, пустить дизель-электрическую станцию. Большое место в романе занимают нравственные проблемы. Герои молоды, они любят, ревнуют, размышляют о жизни, о своем месте в ней.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Книга Ирины Гуро посвящена Москве и москвичам. В центре романа — судьба кадрового военного Дробитько, который по болезни вынужден оставить армию, но вновь находит себя в непривычной гражданской жизни, работая в коллективе людей, создающих красоту родного города, украшая его садами и парками. Случай сталкивает Дробитько с Лавровским, человеком, прошедшим сложный жизненный путь. Долгие годы провел он в эмиграции, но под конец жизни обрел родину. Писательница рассказывает о тех непростых обстоятельствах, в которых сложились характеры ее героев.
Повести, вошедшие в новую книгу писателя, посвящены нашей современности. Одна из них остро рассматривает проблемы семьи. Другая рассказывает о профессиональной нечистоплотности врача, терпящего по этой причине нравственный крах. Повесть «Воин» — о том, как нелегко приходится человеку, которому до всего есть дело. Повесть «Порог» — о мужественном уходе из жизни человека, достойно ее прожившего.