Вторая жизнь - [35]

Лиза чувствовала, что свекровь на взводе и сейчас или истерика будет, или скандал.

– Мам, перестань, зачем ты так? – Рома попытался взять мать за руку.

– Как? Это я как? Это ты совсем совесть потерял! Мать для тебя пустое место? Женился, а я последняя узнаю? Весь в отца – все у тебя не как у людей, а через жопу. Даже бабу себе нормальную найти не смог. Ты чё, с этой жить собираешься? Ты думаешь, она тебе ребенка родит? Или ты думаешь, я ее терпеть стану? Привел, а мать, значит, ешь и не давись! Терпи-молчи! Нет, милый мой, так дело не пойдет. Я твоему отцу не позволяла об себя ноги вытирать и тебе не позволю.

– Мама, так мы приехали специально, типа отметить. Хочешь, в ресторан сходим?

– Мне не надо типа! И одолжение мне не надо делать! – Валентина Даниловна все-таки сорвалась на крик.

Соседская дверь открылась, и в проеме появился Славик с пластиковой бутылкой.

– Э… может, щас водички-то? Не надо?

Поскольку на него никто не среагировал, Славик скрылся за дверью.

Ночью Лиза почти не спала – Рома храпел, холодильник грохотал, отключаясь и включаясь. Из окон нещадно дуло. Наверху скандалили соседи, а в семь утра включили телевизор. Слышимость была такая, что Лиза прослушала сводку погоды, новости и советы, как справиться с бессонницей. Валентина Даниловна встала еще раньше, в шесть, и гремела посудой на кухне. Лиза всегда была чувствительна к посторонним звукам и могла проснуться от проехавшей под окнами машины, а свекровь гремела, ставила чайник, хлопала дверцей холодильника, роняла тарелку, звенела ложками. Рома спал как убитый. Лиза делала вид, что дремлет. Дотерпела до половины восьмого и встала.

– Доброе утро, можно мне колонку зажечь? – попросила она.

– Можно, а чё ж нельзя, – ответила свекровь, – мне ж газа не жалко, и воды не жалко, и света не жалко.

Лиза приняла душ, гадая, что делать дальше. Вышла на кухню.

– Ты же небось кофе хлещешь, так я тебе заварила. – Свекровь поставила перед Лизой чашку с растворимым кофе. Лиза повозила ложкой, но пить не стала – от растворимого кофе у нее начиналась изжога. Рома продолжал спать как убитый.

– Чё, уехать хочешь? Я не слепая, вижу, что аж неймется, – усмехнулась свекровь.

– Хочу, – честно ответила Лиза.

– А о муже своем ты подумала? Ты села-присела, встала-поехала, а он что? Разрывайся?

– Куда надо ехать? – Из комнаты вышел Рома, вполне свеженький и бодренький. – Так, сегодня мы идем в ресторан. Отмечать! – объявил он.

– Зачем ресторан? Какой ресторан? – всколыхнулась Валентина Даниловна, успевая плюхнуть на огромную тарелку яичницу с колбасой, бутерброд с маслом и поставить чашку с какао.

– Какао? – удивилась Лиза.

– Ой, Ромка так в детстве любил! Всю кастрюлю зараз мог выхлебать!

Рома уселся по-хозяйски, вилкой располовинил яичницу и положил на тарелку для Лизы. Взял чашку и ловко отлил половину из своей. Валентина Даниловна ревниво следила за каждым движением сына.

– Я и сама могу сготовить. Надо только сейчас в магазин сбегать. А чё готовить-то? Салатиков нарезать или чё испечь? Ромка, ты как хочешь? – Лиза понимала, что Валентина Даниловна сменила гнев на милость исключительно ради сына. А может, испугалась – вдруг бы сын за женой поехал, а не остался с матерью? Да наверняка так бы и было.

– Ничего не надо готовить. Пойдем в ресторан, – настаивал Рома.

– Не, в наш я не пойду, – отмахнулась свекровь, – не хватало еще деньги отдавать за ту бурду, которую они готовят.

– Тогда поедем в другой.

– Не, я не поеду. Да и куда тут идти? В Рязань, что ли, ехать? Да пока доедешь, жрать не захочешь. А ты что, всухую будешь сидеть?

– Тогда пойдем в кафе, которое напротив автовокзала. Там пельмени отличные были! – нашелся Рома.

Валентина Даниловна тщательно наряжалась. Лиза сидела, уставившись в книжку. Это были стихи Пушкина из собрания сочинений, красиво стоявшего в книжном шкафу. Рома ушел договариваться про обед.

Кафе, как он сообщил, вернувшись, было закрыто на спецобслуживание – там гуляли свадьбу. Но Степанна выделила им столик.

Лиза не помнила ни свадьбу, ни того, что ела. Она запомнила официантку в гипюровой кофточке, которую звали Клара. Молодая, до тридцати, толстая, в плотных шерстяных колготках в ромбик и в трикотажном обтягивающем платье. Платье было коротко, и Клара его все время одергивала. Она должна была быть Анжелой, Снежаной, на худой конец, Светкой или Людкой, но никак не Кларой. Повариха Степанна в фартуке из коричневой клеенки, похожей на ту, которую в советские годы клали в детские кроватки и на больничные койки, руководила Кларой.

– Кларка, ставь тарелки на пустые, где гостей нет! И перекладывай, перекладывай! Хлеб на мясную тарелку ложь! Закрутку к водке поставь. Шевелись! Кто же тебя так назвал? Мать или отец? Немец, что ли, отец-то был? Немчура? Имя-то какое, ненашенское. Тьфу, пока выговоришь, язык сломаешь. Водку еще выноси, а вино убирай – вишь, никто не пьет.

Клара шевелилась. Ей было глубоко наплевать на то, что гости рассаживаются, произносят тосты, разговаривают.

Лиза с Ромой и Валентиной Даниловной сидели за отдельным столом, а Кларе отчаянно не хватало места.

– Если что, спрайт у вас под столом, – объявила она, засунув бутылку Лизе под ноги.