Вторая жизнь фельдмаршала Паулюса - [48]

И вот в поле их зрения попал некий Устинов, по кличке Хромой. Полковник Н. И. Пузырев — один из руководителей лагеря в Войково — в своих воспоминаниях пишет:

— Его взяли в Суздале, где он уже две недели работал истопником в хлебопекарне. Со специальным заданием Хромой был заброшен в наш тыл с самолета. Своего напарника, сломавшего при неудачном приземлении ногу, он пристрелил. Явка оказалась нереальной, и Устинов осел в районе расположения лагеря военнопленных, где содержались Паулюс и генералы бывшей 6-й армии. Установить связь по рации со своими хозяевами Хромой не успел.

Таким образом, попытка германской разведки проникнуть в Суздаль и Войково провалилась.

Возле Шмидта, Штрекера, Гейтца, Роске нередко собирались и другие генералы: Дебуа, Лейзер, Шлемер, Дреббер, Роденбург, Магнус, Сикст фон Арним, Занне, генерал медицинской службы Ренольди… Лейтмотив их бесед весной 1943 года — прогнозы сроков предстоящего освобождения их из плена гитлеровскими войсками. В том, что это непременно произойдет, почти никто из них не сомневался. Спорили лишь о сроках: оптимисты предсказывали лето 1943 года, пессимисты — осень или зиму.

Тактическую линию этой группы выразил генерал-лейтенант Генрих Дебуа — однополчанин Гитлера в первую мировую войну. В беседе с генералами и старшими офицерами он заявил:

— Мы здесь в плену продолжаем быть солдатами. Это наш фронт.

В соответствии с этой установкой реакционное ядро генералов и офицеров пыталось создать непроходимый вал для антинацистского влияния среди немецких офицеров. Прежде всего были взяты на учет все офицеры и генералы, которые читали газеты для военнопленных, посещали в лагерном клубе доклады и лекции, и особенно те, кто беседовал с советскими политработниками или приезжавшими в лагерь немецкими коммунистами. С целью наблюдения за «колеблющимися» на территории лагеря нацистским подпольным центром расставлялись специальные люди. Строго учитывались также все высказывания военнопленных, их реакция на сводки о положении на фронте и т. п. «Провинившихся», то есть начинавших заметно сомневаться в верности «фюреру и национал-социализму», подпольный нацистский центр вызывал на сугубо конспиративные беседы. Им угрожали жестокой расправой по возвращении на родину, бойкотом и позорным клеймом предателя, давали понять, будто бы центр сохраняет тайную связь с рейхом по сугубо засекреченным каналам и что семьи изменников по его требованию могут быть подвергнуты репрессиям в Германии.

На собрания, которые проводило командование лагеря, специально посылались люди с поручением задавать провокационные вопросы, пускать лживые слухи, запугивать тех, кто добросовестно пытался разобраться в происходивших событиях. Для этого использовалась каждая возможность. Так, например, в лагерном клубе во время выступления одного немецкого антифашиста неожиданно погас свет. И немедленно из глубины темного зала раздались громкие возгласы: «Предатели! Мы всех вас повесим, вернувшись домой!» А через несколько минут, когда свет зажегся, в зале воцарился образцовый порядок.

Действовавший в лагере центр не ограничивался угрозами и запугиваниями. Он пытался также применять и методы идеологического воздействия на офицеров и солдат. В лагере, например, был организован хор. Его репертуар одно время состоял из безобидных, на первый взгляд, песен и баллад старой Германии. Но на самом деле эти произведения воспевали дух, стойкость и мужество германского воина.

По указанию фашистского центра в лагере регулярно праздновались «дни рождения» и прочие «юбилеи» военнопленных генералов. Причем эти даты поразительно совпадали с днем рождения Гитлера, началом второй мировой войны, взятием Парижа, капитуляцией Франции и т. д. Особенно упорно боролся подпольный центр за сохранение запрещенного командованием лагеря фашистского приветствия «Хайль Гитлер!» с вытянутой вперед правой рукой. Военнопленных, отказывавшихся отвечать на такое приветствие, запугивали и оскорбляли.

И все же итоги Сталинграда брали свое. Каждый день появлялись новые прозревающие.

— Нам надо переварить Сталинград, — сказал как-то бывший командир полка полковник Луитпольд Штейдле. (Моя запись: «Л. Ш. уже видит!»)

Этот бесстрашный на поле боя офицер был мягким в обращении, гуманным, вдумчивым человеком. Он тяжело болел в первые недели плена и в полной мере ощутил на себе заботу наших врачей, которые в буквальном смысле слова вернули его к жизни. Его антинацистские настроения, по-видимому, возникли еще до плена. А за время болезни, как он сам рассказывал, можно было о многом подумать и многое переоценить.

К нему часто обращались как к третейскому судье. Майор Кюльман, например, просил совета, надо ли рассказать советским офицерам, что шурин у него был коммунистом и сидел в концлагере. А полковник фон Арнсдорф в доверительной беседе со Штейдле даже признался, что его жена на одну четверть еврейка и еще на одну четверть — полька.

— Может быть, стоит сказать об этом русским, они будут больше доверять мне? — спрашивал Арнсдорф.

Штейдле советовал однозначно:

— Мы не вправе рассчитывать на поблажки. Вспомните, сколько горя мы принесли этому народу и этой стране. Нам нет прощения и мы должны нести свой крест до конца.