Вторая жизнь фельдмаршала Паулюса - [42]

Новиков пользовался большим уважением у пленных генералов и офицеров Суздальского лагеря. Они видели в нем мужественного солдата — Александр Степанович и был таким — человека прямого, чуждого дипломатии. Он обычно резал «правду-матку» в лицо. Новиков всю жизнь служил строевым командиром, был хорошо политически развит, обладал способностью быстро ухватить «зернышко» — самую суть вопроса — в любом споре и любой полемике, которую ему приходилось вести со своими многочисленными и многоопытными подчиненными.

Конфликты, которые возникали среди военнопленных генералов и офицеров, Новиков разрешал легко, иногда по-солдатски слишком уж прямолинейно, но мудро и справедливо.

Боевыми помощниками начальника лагеря были майоры Г. К. Карпунин, Н. Д. Исаев и М. Е. Кащеев. Они многое сделали для налаживания быта военнопленных, обеспечивая их всем необходимым. А ведь это тогда было делом непростым: война была в разгаре.

Не будет преувеличением сказать, что одной из главных задач всех советских офицеров, работавших в лагере, по отношению к военнопленным было в это время оказание им немедленной и всемерной медицинской помощи. Ведь многие из них после Сталинградского котла с трудом возвращались к человеческому облику.

Большинство прибывших военнопленных было сильно истощено, что явилось причиной дистрофии, которая в разной степени была у каждых девяти из десяти военнопленных. Советские врачи И. С. Дубников, Л. К. Соколова, С. X. Вельцер, В. Т. Миленина и другие принимали самые различные меры, чтобы восстановить силы и здоровье военнопленных. Это было нелегко: шла война, медикаменты и высококалорийные продукты ценились на вес золота. Делалось, однако, буквально все, что возможно, и результаты быстро сказывались: многие больные начинали понемножку ходить, исчезала отечная одутловатость лица.

Страшнее дистрофии — сыпняк. Поголовную вшивость удалось, правда не без трудностей, ликвидировать сравнительно быстро, но многие немцы прибыли в лагерь уже больными. Лагерный лазарет был переполнен тифозными. Наши неутомимые врачи, медицинские сестры и санитарки сутками не выходили из палат.

Борьба шла за каждую жизнь. В специальных госпиталях для военнопленных, находившихся неподалеку от лагеря, десятки врачей и медицинских сестер тоже спасали от смерти немецких офицеров и солдат. Многие из наших людей становились жертвами тифа. Тяжело заболели врачи Лидия Соколова и Софья Киселева, начальник медицинской части госпиталя молодой врач Валентина Миленина, медицинские сестры, переводчик Арон Рейтман и многие другие. Несколько человек из наших работников погибло от тифа. Умирали и военнопленные. Но тиф шел на убыль. Свежие случаи встречались все реже.

Все, что происходило за высокими каменными стенами лагеря, держалось, разумеется, в секрете. Но городок слишком мал и здесь трудно было сохранить тайну. Среди населения шли разговоры о том, что в «зону» прибыли важные немцы. Один ветхий старичок, у которого на рынке я покупал махорку-самосад, всерьез уверял меня, что в лагерь привезли «самого Геринга — главного помощника Гитлера».

Немецкие солдаты и офицеры, обманутые гитлеровцами и на протяжении ряда лет слепо повиновавшиеся приказам фашистского командования, теперь в советском лагере для военнопленных могли трезво оценить сложившуюся обстановку, осмыслить и понять величайшее значение катастрофы, постигшей гитлеровскую Германию под Сталинградом. Впервые за многие годы они получили и возможность безбоязненно выражать свое истинное отношение к фашистскому строю и политике гитлеровского правительства. Мы замечали, что часть из них все больше проникалась патриотическим чувством ответственности за судьбу своей страны и своего народа.

Суздальский лагерь — самый «трудный». Процесс прозрения и освобождения от нацистского дурмана шел здесь медленнее, сложнее, чем в других лагерях. И это неудивительно. Ведь в Суздале находились самые «крепкие орешки» из всех военнопленных — генералы и старшие офицеры отборной армии гитлеровского вермахта.

Но и в этом лагере процесс дифференциации становился все более ощутимым. Из еще недавно безликой массы военнопленных, объединяемой одним словом — «контингент», постепенно начали выделяться отдельные личности.

На одном из «аппелей» к полковнику Новикову, щелкнув каблуками, подошел молодой офицер. «Лейтенант фон Риббентроп», — представился он. И немедленно, видимо, наблюдая за тем, какой эффект произведет его фамилия, добавил по-немецки: «Да, да, Риббентроп — родной племянник господина рейхсминистра…»

— Что же вы хотите? — сухо спросил начальник лагеря.

— Я просил бы вас не смешивать меня с ними, — ответил лейтенант и презрительным жестом указал на расходившихся после поверки военнопленных офицеров. — Помните, — добавил он, нагловато посмеиваясь, — что я — ценная монета, а в скором времени и ваш козырь на спасение, полковник.

Выслушав перевод, Новиков отошел на несколько шагов и, прищурившись, посмотрел на долговязого немца.

— Козырь на спасение, говоришь? Ценная монета? Ну что ж, может быть, и верно, — проговорил он, обращаясь ко мне и лукаво подмигивая. — Создадим министерскому племяннику «особые» условия, а? Ведь вы этого хотите? — спросил он преисполненного важности лейтенанта.