Вторая попытка - [31]

Я знаю, все это звучит бессердечно, жестоко и черство. Но ведь правда, здравый смысл подсказывает, что ни один из учеников Пайнвилльской школы не стал бы рисковать своими деньгами, внесенными в качестве задатка в магазин спиртных напитков, и делать из взятого там напрокат бочонка бомбу.

Не могу поверить, что я шучу в такое время. Да и по поводу расстрела в Колумбийской школе тоже. Что же со мной такое? Почему я испытываю необходимость иронизировать сейчас, когда ничего смешного нет и в помине? Почему я издеваюсь над теми, кто пытается пережить трагедию с помощью сентиментальности, возведенной до уровня сенсации, когда мои собственные методы еще хуже? Неужели мой разум настолько испорчен нашей культурой, построенной на иронии, что я уже неспособна испытывать нормальные человеческие эмоции? Неужели это мой способ справиться с ужасом произошедшего?

Или я просто окончательно рехнулась?

Двадцать первое сентября

Вот еще некоторые факты, подтверждающие, что я душевнобольная:

1. Всем ученикам предложили одеваться в синее, белое и красное, чтобы продемонстрировать всеобщую солидарность. В первый день я так и сделала, однако в четверг перестала следовать правилу, потому что сочетание джинсовки с цветами американского флага делало нас всех похожих на артистов бродвейского мюзикла.

2. Когда очередное спортивное мероприятие было заменено поминовением со свечами, я подумала, что там будет интереснее. Так и оказалось.

3. Я не отрываясь смотрю Си-эн-эн, но не потому что хочу увидеть еще больше чужого несчастья. Просто я втюрилась в одного из телеведущих. Прошлой ночью он мне приснился в костюме супермена.

4. Меня бесит то, что мне придется менять планы по поводу колледжа. Если бы все это случилось на две недели позже, то я бы уже отправила свою заявку, и пути назад не было бы. Мое сердце осталось в Колумбийском университете, но теперь, очевидно, про Нью-Йорк мне придется забыть, а я не имею понятия, куда еще я хочу поступать, если вообще хочу, поскольку иногда мне кажется, что будущего просто не будет. Все это так мелко и эгоистично, что вызывает только отвращение.

5. Лишь одна вещь дает мне некое подобие надежды, и это не увещевания президента, и не звездно-полосатый ура-патриотизм, и не религиозный фанатизм, то есть не то, что, похоже, помогает всем остальным. Это что-то, чего, возможно, на самом деле и не происходит вовсе. Но в течение последних двух недель я клянусь, что видела, как Маркус смотрит на меня. И этот взгляд говорил мне: «Не будет ли у тебя запасной ручки?» Этот взгляд говорил: «Давай поговорим?» Так он не смотрел на меня с 31 декабря 2000 года. Вот так я умудрилась превратить национальную трагедию в двигатель своих эротических мечтаний. Я просто больна.

Хэвиленд хочет, чтобы я написала статью для «Крика чайки» о том, как события 11 сентября повлияли на американское общество. Она считает, что это станет неким катарсисом для меня и других учеников. Я знаю, что мне следует хотя бы попробовать разобраться со своими чувствами с помощью пера, но я не уверена, что смогу писать. Сомневаюсь, что мне удастся выдавить из своего болезненного эго социально приемлемую реакцию. И сказала ей, что пока я не буду уверена в том, что смогу выдать что-либо нормальное, мне лучше вообще ничего не писать. Ведь это не статья на тему моих мелких обид на Пайнвилль. Это, похоже, Третья мировая война.

А она сказала: «Именно поэтому тебе и нужно писать, Джессика. Пойми меня правильно. Твои прошлогодние статьи были чрезвычайно выразительными, но все они, как бы это сказать, были сфокусированы на школе. Неужели ты не хочешь расширить свой кругозор и перейти к рассмотрению мировых проблем? Неужели ты не понимаешь, сколько пользы получат твои одноклассники от возможности получать информацию о событиях глобального значения, обработанных сознанием их товарища?»

Меня страшно бесит, когда обо мне говорят в связи с моими «товарищами».

— Неужели ты не видишь, что это будет вызов, приняв который, ты не дашь скуке и самодовольству испортить твой выпускной класс?

Хэвиленд, как и Мак, хочет, чтобы я вырвалась из своего стеклянного шара со снегопадом. Я и сама думаю, что это неплохая идея. Но я опасаюсь, как бы я вместо прорыва на свободу не ударилась сильно лбом о стекло.

Двадцать девятое сентября

Я жила без особой надежды на лучшее даже в то время, пока Америка находилась на самом безопасном и богатом этапе своей истории. Так что можете себе представить, что я чувствую сейчас, после 11-го сентября.

На меня это воздействует на физиологическом уровне. Я бодрствую двадцать три с половиной часа в сутки, но не в полной мере. Я хожу как лунатик и совершенно ничем не могу заниматься.

Получила тройку за контрольную по физике. Никогда еще в жизни не получала троек.

А бег? Сейчас я бегаю с такой скоростью, что это скорее похоже на ходьбу. За весь сезон я ни разу не показала приличных результатов.

Моего отца это очень расстраивает, да и мать забеспокоилась, когда поняла, что я ничего не ем. Раньше я никогда не отказывалась от еды.

— Эти трагические события повлияли на всех, — сказала она, глядя в мою практически нетронутую миску с хлопьями. — Тебе стоит проконсультироваться с психотерапевтом, в этом нет ничего стыдного.