Вторая молодость любви - [69]

— А его к тому времени не будет в Москве, он не увидит, как вы выглядите, — парировала Танька.

— Не остроумно, — заметила мать.

— Глупости говоришь, дочь. Прежде всего он собирается открывать здесь клинику и сейчас ведет переговоры об аренде помещения. Так что наверняка будет часто приезжать. Но как бы там ни было, рождение ребенка нельзя утаить от всех на свете, разве ты этого не понимаешь? — Митя старался подвести Таньку к логическому выводу, что Генриху следует знать о ее беременности.

Всегда рассудительная, умеющая логически — петелька к петельке — мыслить и излагать, Татьяна сейчас не воспринимала никаких доводов родителей.

— Я просто уйду из дому. Вернусь вечером, когда он уедет. Могут ведь и у меня быть свои дела, своя жизнь, — уперлась она.

— На улице дождь, куда ты пойдешь? — всполошилась Сашенька. — Генрих до своего отъезда еще не раз придет к нам. Кроме того, предстоит переезд Петра Александровича — ты забыла? Мы обещали всем семейством помочь ему. Так и будешь сидеть в подполье, как заговорщица или революционерка?

— Как Саддам Хусейн, — добавил Митя.

— И по-вашему, это остроумно? Ну и веселитесь… А меня сегодня точно не будет дома, спущусь к тете Маро.

— Любопытно, как у тебя все шиворот-навыворот получается: Генрих живот заметит, а старая, мудрая женщина, тетя Маро, не заметит. Может, оставишь живот дома? — Митя, продолжая возиться со злополучной ногой, искоса взглянул на дочь.

Лицо сосредоточенно, лоб нахмурен, глаза сухие, глядят в одну точку. «Уперлась», — подумал он и безнадежно махнул рукой.

— Делай что хочешь…

Примерно за час до прихода Генриха Таня убрала с вешалки свое пальто, переставила сапоги в комнату, взяла моток шерсти и, предварительно испросив разрешения по телефону, спустилась к тете Маро.

Та, по обыкновению, встретила ее радушно, предложила накормить обедом.

— Сама я уже пообедала, а то бы составила вам компанию, Танечка.

— Тетя Маро, называйте меня на «ты», пожалуйста, даже неловко, правда, — сказала Таня, но от обеда отказалась.

— Ну что ж, на «ты», так на «ты», не возражаю… Вижу, ты шерсть прихватила, хочешь, чтобы я тебе что-нибудь связала? — спросила тетя Маро.

— Я собиралась попросить вас, если можно, научить меня вязать крючком. Вы так ловко это делаете, даже когда разговариваете! Как это у вас получается, что вы и не смотрите на вязание, а пальцы сами собой создают узор?

— Это делают за меня годы труда и терпения. У тебя тоже когда-нибудь получится.

— Неужели? Даже не верится.

— Давай попробуем начать. Раз не будешь обедать, садись сюда, на тахту, сейчас принесу крючок — и начнем.

Она принесла из другой комнаты два крючка и еще один моток шерсти.

— Я тебе буду показывать, а ты в точности повторяй все за мной. Начнем с пинеток?

Таня опешила:

— Почему с пинеток?

— Потому что младенцу теплые пинеточки, особенно собственной вязки, никогда не помешают, — невозмутимо ответила тетя Маро.

Таня молчала, пытаясь вспомнить, когда она могла проговориться соседке. Нет, такого быть не могло.

— Откуда вы знаете? — в недоумении спросила Таня, уставившись широко открытыми глазами на старую женщину.

Та обняла ее, прижала к себе, погладила своей мягкой, ласковой рукой по щеке.

— Ох, деточка, да разве я слепая?

— Но у меня живот только несколько дней всего как стал заметен. Как вы могли догадаться?

— Живота у тебя и правда не было, зато кое-что другое я заметила. Когда долго на свете живешь, начинаешь видеть и понимать то, что ускользает от глаз людей помоложе.

— Но вы ни разу ничего не сказали мне, ни о чем не спросили… — никак не могла прийти в себя Таня.

Тетя Маро засмеялась:

— Зачем спрашивать? Это доктор всегда задает вопросы, потому что ему некогда смотреть на человека — он карточку заполняет. А я спрошу, когда родится ребеночек: как ты его назвала?

— А может, ее… — задумчиво произнесла Таня. Она категорически отказывалась узнать пол ребенка и просила врача, проводившего исследование, ей не говорить, а только записать в истории болезни, или карточке, как назвала это сейчас тетя Маро.

В один из ближайших вечеров Сашенька и Митя поехали к Петру Александровичу упаковывать книги, посуду и кучу мелких, на их взгляд, ненужных вещей, на сохранении которых старик настаивал.

Петр Александрович волновался — не так-то просто на девятом десятке жизни вдруг сорваться о насиженного места и переезжать. Он беспомощно и беспокойно ходил между увязанными стопками книг, которые пирамидками стояли на полу, время от времени останавливался, поглядывал на часы, потом, видимо не в силах унять тревогу, спросил:

— Вы не знаете, почему до сих пор нет Генриха? Возможно, он вам что-то говорил. Его пунктуальность можно занести в Книгу рекордов Гиннеса, но уже прошел час, как он должен был приехать. Не случилось ли чего…

— Петр Александрович, не волнуйтесь, раз обещал — приедет. Последние дни в Москве, дела набегают одно за другим… — стал успокаивать старика Митя.

Но тот не дослушал, сказал с беспокойством:

— В наши дни с иностранцами в Москве любое может приключиться.

— Какой он иностранец! Вы бы послушали, как он шпарит русские поговорки, как сыпет остротами!