Вторая чеченская - [18]

–Завтра операция, – говорит мама. – Дальше тянуть нельзя. Спасибо врачам, что, несмотря на блокаду, будут оперировать.

Мальчик лежит поперек взрослой кровати – детских тут нет. Мы присели рядом с ним и тут же провалились. Оказывается, все кровати – с дырявыми железными сетками, и если не изловчиться, положив под матрац старую деревянную дверь, принесенную с соседних развалин, то и не ляжешь, и не сядешь.

Странно выглядит и медицинское оборудование, которое используют врачи. Если бы над входной дверью не висела табличка «Городская детская больница № 2», то весь этот инвентарь можно было бы принять за склад списанного оборудования, которое просто не успели вынести на помойку. Но у этой рухляди, которую врачи считают бесценной, – тоже своя военная история. Перед штурмом Грозного в начале войны, зимой 1999– 2000 года, врачи спрятали все, что использовали в работе, в близлежащих подвалах: если бомба угодит в один, то уцелеет другой. Один подвал, где хранили операционное оборудование, при «зачистке» обнаружили федералы, вытащили все и уничтожили, предварительно отрапортовав по телевидению, что нашли «тайную операционную», где возвращали в строй раненых боевиков. То, что чудом сохранилось по другим подвалам, теперь служит детям на улице 8-го Марта, у доктора Ганаева.

– Вы получали какую-нибудь новую аппаратуру от новой власти?

– Нет, конечно, – отвечает главврач.

А в Москве тем временем много разговоров о том, как «налаживается в Грозном мирная жизнь», о составах медоборудования от имени Минздрава, о грузовиках с лекарствами. В городе постоянно меняются мэры. Каждый новый мэр произносит новые громкие слова о «новой Чечне» – и новая бездеятельность. Ныне функционирующего мэра зовут Олег Жидков. Он – полковник ФСБ. Неприятный тип со стеклянными глазами и корпоративной ненавистью к открытости. Он сидит в мэрии, и оттуда его не выудишь. В момент его назначения генералы говорили по телевизору о надежде на возрождение Грозного из пепла. Однако Грозный по-прежнему в пепле, а мэр Жидков так ни разу не побывал у Руслана Ганаева в больнице. Впрочем, как и во всех остальных

грозненских медучреждениях. А в довесок к Жидкову, между прочим, в Чечне исправно получают зарплату из Москвы и некоторые другие ответственные за состояние 2-й больницы господа – «социальный» вице-премьер, министр здравоохранения с приличной свитой чиновников в придачу.

И что? А ничего. Никому из них абсолютно не интересны дети Чечни, которые, заболев, могут сегодня рассчитывать еще на меньшее, чем при Масхадове.

…Главврач снимает очки и обнажает вечные глаза доктора Чехова. Он не желает ввязываться в политдискуссию.

– У нас… долг, – говорит он мягко и тихо. – Что бы ни случилось… Мы не о Жидкове – мы о детях.

И, вдруг увидев чей-то силуэт в сумеречной темноте развороченного больничного коридора, быстро идет навстречу, крепко, как после долгой разлуки, обнимая вошедшего с улицы человека. Это педиатр – тот самый, который, рискуя своей жизнью, вывез младенца с крупом из блокированного Грозного в город Аргун и сумел вот вернуться.

Они стоят, обнявшись, несколько минут, как будто тот вырвался из обреченной разведки боем.

– Пора уходить отсюда. Скоро начнет темнеть. Вас могут засечь, – говорят те, кто рядом.

– Кто может засечь?

– И те, и эти. Очень опасно. От наших отобьемся, от ваших – нет.

Выходим на порог, прощаемся – и опять как в последний раз. Это главная современная грозненская традиция: никто не надеется дожить до утра. И поэтому не экономит на душевном тепле: завтра может и не наступить. Если не для тебя, то для него…

Разговоры на кухне

Опять блокадный вечер и следующая за ним блокадная ночь. Никогда еще, со времен штурма зимы 2000 года, в Грозном не было так неспокойно, как в эту сентябрьскую блокаду. Кажется, что небезопасно все: дышать, ходить, говорить… И даже думать, потому что рождаются мысли, которыми хочется поделиться. А это тоже опасно.

Но опускается блокадный вечер, и хоть он и нервный, опасливый, но тянет поговорить. За столом пять женщин, случайно оказавшихся рядом, – от пенсионерки до молодухи. Всем хочется забыться, потрепаться о хорошем и любви, неспешно расплетая женские истории, свои и чужие, но на кону выходит все то же – о войне, раскинувшейся за окнами и, лишь только мы забудемся, прихватывающей нас за самые больные места.

Лариса Петровна родилась, выросла и прожила всю жизнь в Грозном. Русская. Теперь, с приходом русских, вынуждена находиться в узкоограниченном пространстве одного из грозненских дворов. И так – уже несколько месяцев подряд.

История Ларисы Петровны тяжкая: она была в заложниках у чеченских бандитов в самом начале войны, они требовали отписать квартиру на указанное бандитами имя, но, ничего не добившись, просто отпустили, многомесячно немытую, забитую, с ногтями, закрученными в трубочки.

–Ладно, забыла я все, – наконец обрывает себя Лариса Петровна. – Не хочу вспоминать. Выжила, и все.

Ехать ей из Чечни некуда, и теперь, с ухудшением обстановки, когда многие военные превратились в тех же бандитов или «работают» вместе с ними, – Лариса Петровна, по собственной воле, никуда и никогда не выходит от приютивших ее чеченских бывших коллег. Лариса Петровна – инженер на пенсии.