Вторая чеченская - [17]

–Пошли отсюда! – Матери, жены, сестры утыкаются в смачный плевок с БТРа.

– А вон те, – начинают наперебой объяснять женщины, указывая в сторону предыдущего БТРа, – сказали нам сюда идти…

– П-п-пшли отсюда! – Люди в «масках» щерятся, будто голодные волки, цедят слова сквозь зубы. – Кому сказано! П-п-пшли!

И опять мат. У женщин с ходу воспламеняется истерика.

– Дайте жить… Наших забираете… Грабите… Матерей своих вспомните…

– Поговори мне еще, сука! – вопит БТР, заводя себя матом. – Сказали же вам: уезжайте отсюда! Нечего здесь жить. Наше это.

Женщины с рыданиями отступают. Слышится:

«А куда нам уезжать?»

«Кто нас где ждет?»

Вслед группе женщин выдвигается военный – по виду офицер. Ему отдана роль «доброго следователя», появляющегося после «злых». Он о чем-то шепчется с женщинами (о выкупе), и, обнадеженные, те быстро и деловито расходятся. С офицером продолжает спорить лишь одна, но через пару минут и она уходит – компромисс, видимо, достигнут.

Этот офицер – посредник-финансист. Таких тут много. В каждой воинской части, в каждом подразделении, в каждой комендатуре. Поскольку работорговлю арестованными осуществляют везде – повсеместно, и каждый участник финансовой цепочки рассчитывает на свою долю. Этот офицер сказал каждой, какой следует принести в комендатуру выкуп, чтобы «ее» мужчину к вечеру отпустили. Обычная история: «зачистки» с целью ловли боевиков завершаются примитивным торгом: товар-деньги-товар.

Правда, касается это не всех. Потому что не все способны добыть денег – Чечня обнищала. Не все успевают к поставленному офицером сроку. И тогда следы арестованных теряются. Или посредник объявляет, что теперь речь уже идет о выкупе трупа… А труп уже стоит дороже, чем живой, – так постановлено военными, знающими, что нет для чеченца хуже муки, чем не соблюсти по правилам похоронный обряд для сына, отца, брата.

Так второе блокадное утро подходит к концу.

Единственный пациент

Наступает блокадный день. Особого разнообразия в жизнь грозненцев он не несет. Все продолжают быть запертыми не просто в городе, но и по отдельным его сек-

торам – условия военной мышеловки сохраняются: передвижение из одной части города в другую, в том числе и пешее, запрещено. И ты, как в лабиринте, крутишь-крутишь тайными тропами и руинами, а обнаруживаешь себя все у того же блокпоста, где, греясь на солнышке, веселый солдат, которому тоже порядком все надоело, предлагает рассказать анекдот – в качестве расплаты за нашу, собравшихся у его бетонной конуры людей, несвободу.

И рассказывает. Из известной категории: «Летела стая слонов…» Мы – те, кто по другую сторону колючей проволоки – не смеемся – лишь криво улыбаемся.

–Не смешно? – спрашивает веселый солдат и неожиданно, забыв о приказе, который выполняет, пропускает вперед большинство застрявших рядом с ним людей. Эти счастливые случайности в Чечне – залог выживания.

Мне надо в так называемую детскую городскую больницу № 2 – единственный сегодня детский скоропо-мощной стационар на всю Чечню, где есть детская реанимация.

Улица 8-го Марта пустынна, как Сахара. А здание детской больницы на ней – как полуистребленный оазис: второй этаж зияет пустотами на месте окон, первый ошарашивает безлюдьем и полным отсутствием милых сердцу детских звуков. За столом в убогой комнатенке сидит большой смуглый человек в очках на кончике носа и пытается читать книгу. Это главный врач Руслан Ганаев, он очень нервничает:

–Я как на иголках. Мои врачи повезли тяжелого мальчика домой в Аргун – родители так потребовали. Сказали: умирать, так уж дома, а не в Грозном…

Мальчику месяц, у него круп, задыхается, врачи будут качать ручной дыхательный аппарат до Аргуна, а потом вернутся… А может, не вернутся.

–А где дети? Где ваша охрана? В администрации уверяют, что все больницы под охраной.

–Охраны не было и нет. Наверное, о нас не помнят. Детей тоже нет. Как только началась блокада, родители похватали своих детей и попытались прорваться в села, спасаясь от обстрелов и «зачисток». Забрали даже из реанимации. Вытащили трубки и унесли. Девочка с ДЦП лежала на растяжке – сняли с растяжки. В больнице сейчас остался всего один пациент – трехмесячный Сала-ват Хакимов из Алхан-Калы. Он – тяжелый, и он спит. Рядом с туго спеленутым спящим Салаватом – молоденькие мама и тетя. Они объясняют, почему не ушли вслед за всеми. Мальчику нужна срочная операция, без которой он обречен. У Салавата свищ тазобедренного сустава, образовавшийся на месте укола, сделанного в роддоме. (И в роддом, и в детскую больницу так и не подвели воду, и сегодня это, по сутк, полевые госпитали с соответствующим уровнем дезинфекции, точнее. отсутствием ее. Отсюда и свищ на месте «грязного» укола.) У младенца уже гноится кость, начинается сепсис и очень высокая температура – он может погибнуть в любой момент.

– Почему вы не привезли мальчика на операцию раньше?

Вопрос – естественный, да не для этих абсолютно противоестественных условий. Мальчик родился незадолго до того, как в его родном селе Алхан-Кала началась «зачистка» по ловле одного из полевых командиров, Село, как и сейчас Грозный, полностью заблокировали. Не входить, не выходить. Включая беременных, больных и младенцев на руках у их матерей. Все были приравнены к пособникам террористов. Сначала федералы несколько недель гонялись за бандитом по селу, потом, уничтожив, перешли к многонедельным «зачисткам» населения. Вывезти ребенка в Грозный, в больницу, не представлялось возможным. Салавата трижды оперировал сельский фельдшер. Прямо дома, без всякого наркоза и антисептики… Операции прошли неудачно: в результате чего у него гноится кость, и он очень слабенький. Салават – настоящая жертва этой проклятой «антитеррористической операции», хоть ему всего три месяца от роду и террористом он не может быть хотя бы только поэтому.