Всюду жизнь - [27]

Сейчас в точно такой же ловушке находится идея массового протестного движения молодежи: русская «Пора» (а никто не знает, какая из этих шести организаций и есть настоящая «Пора») уже зажата между условным Жириновским и условным Убожко – но совершенно без посторонней помощи, сама по себе (если, конечно, отказаться от параноидальной мысли о том, что все вокруг – проект Суркова). Представим: 2007 год, какая-нибудь партия Каспарова-Рыжкова набрала 0,5 процента, международные наблюдатели говорят: это, мол, подтасовка, на самом деле не 0,5, а 0,6, – и возмущенная молодежь как бы стихийно выходит на майдан. Точнее – на майданы, даже майданчики. Десять активистов «Обороны» – на Манежную, пять активистов движения «Ура!» – на Лубянку, трое из «Хватит!» – на Пушкинскую, плюс Удальцов неподалеку дерется с ментами, а нацболы захватывают Центризбирком и через полчаса садятся в тюрьму. Вот и вся революция.

Вася Якеменко, дорогой, – ты после публикации моей колонки о тебе поменял номер мобильного, приходится теперь с тобой общаться таким вот образом, через РЖ, – ты понимаешь что твои «Наши» никому не нужны? Революция, против которой ты борешься, сама себя съела. Позови хоругвеносцев и возвращайся к борьбе с калоедами – это, по крайней мере, веселее.

13 апреля 2005

Гражданское общество

Во вторник я опоздал к Мещанскому суду. Когда я пришел от метро «Комсомольская» на улицу Каланчевскую, приговор Ходорковскому уже вынесли, и через дорогу от суда уже стояло гражданское общество и скандировало «Позор».

Словосочетание «гражданское общество» я употребляю здесь абсолютно без иронии. У людей, которые две с половиной недели кричали у Мещанского суда «Свободу МБХ!» и другие жизнеутверждающие лозунги, не было никаких стимулов – ни материальных, ни карьерных, ни каких-то еще, – чтобы каждый день ходить на Каланчевскую. Скажу больше – более искренних людей я вообще давно не видел, тем более в таком количестве. Эти двести (среднесуточные данные) человек искренне, очень искренне верят в то, что их судьба, судьба их страны зависит от судьбы бывшего комсомольского функционера, которому случилось в течение нескольких лет побыть самым богатым человеком страны. Они искренне верят, они искренне кричат «Свободу!» и «Позор!», они искренне плакали, услышав о том, что их герою суд дал девять лет колонии.

Вот бабушка с заплаканными глазами воздевает к небу маленький кулак. Она говорит, что наступил тридцать седьмой год и что она боится звонков в дверь – ей кажется, что за ней вот-вот придут, точно так же, как полтора с небольшим года назад пришли за тем, кого она называет Мишенькой. Бабушку не смущает то обстоятельство, что Мишенька на момент ареста был миллиардером, а у нее ничего нет, даже льгот, и вообще по-хорошему ей следует бояться, наоборот, тишины в дверном звонке, бояться того, что за ней, за старой бабушкой, не придут, скажем, вызванные ею по телефону врачи «скорой помощи» или дети-внуки, если таковые есть. Бабушка не боится ничего, кроме того, что ее может ждать судьба Ходорковского, – и бабушка, конечно, очень сильно ошибается.

Вообще, это главная проблема тех людей, которые две недели искренне ходили на Каланчевскую поддерживать Ходорковского. Они не могут объяснить, почему они его поддерживают, почему считают суд несправедливым, а прокуратуру – предвзятой. Мантры про «самую прозрачную компанию» и «басманное правосудие» знают, но больше ничего сказать не могут. Потому что не знают.

Помню, было какое-то мероприятие с фуршетом для журналистов, и на нем помимо остальных была девушка – молодая-молодая, восторженная такая – из одного либерального интернет-издания, которая вообще непонятно как на этом фуршете оказалась, потому что весь год каждый день ходила в зал Мещанского суда писать репортажи о ходе процесса, а больше никуда не ходила. И вот эта девушка рассказывает: мол, повезло вчера мне, когда объявили перерыв, успела подойти к клетке, и МБХ мне прямо в глаза посмотрел и улыбнулся. В буфете кинотеатра «Перекоп» на Каланчевской, куда, как рассказывают, в перерывах ходили обедать адвокаты и журналисты, эта история, может быть, и вызвала бы восхищенные возгласы – черт подери, прямо в глаза посмотрел, да? А тут была немножко другая компания, и девушку спросили: «Ну и что?» И она почему-то смутилась, стала говорить, что ей было приятно, что на нее обратил внимание Михаил Борисович, потому что она очень за него переживает и очень хочет, чтобы его поскорее выпустили. А когда ее спросили, а почему, собственно, его должны выпускать, ответила (цитирую почти дословно): «Но ведь он же такой воспитанный, интеллигентный, красивый!» Ей казалось, что это – серьезный аргумент в пользу немедленного освобождения подсудимого, и она не поняла, почему все, кто слышал ее, вдруг засмеялись. Громко засмеялись.

Не нужно, однако, думать, что для нашего гражданского общества свет клином сошелся на процессе Ходорковского. Ходорковского, в конце концов, защищает только половина гражданского общества. Другая половина в это время защищает другую потенциальную жертву российского правосудия – женщину по фамилии Иванникова, которая зарезала вроде бы пытавшегося ее изнасиловать мужчину. Женщине грозит срок за убийство, патриотическая общественность требует женщину оправдать. Гражданское общество – я опять употребляю это выражение без иронии – устраивает пикеты в поддержку женщины, печатает листовки с пересказом ее показаний следствию, радуется, когда удается организовать заметку о ней в газете или сюжет по телевизору. И как у первой половины гражданского общества есть свои мантры про прозрачную компанию, так и у второй – риторический вопрос «Хотели бы вы, чтобы на ее месте оказалась ваша жена-дочь-сестра?» или похожий на каламбур лозунг «Нам запрещают защищаться»; а стоит только кому-то даже не возразить, а просто сказать что-то не соответствующее этим мантрам в СМИ или даже в ЖЖ – тут же налетает гражданское общество с криками про жену, дочь и сестру, и круг окончательно замыкается.