Всяческие истории, или черт знает что - [42]

Чем больше он рассказывал, тем сильнее дрожал, зубы его стучали, словно клюв у аиста, задрожал и конюх, да и горничная притихла. Тут в залу вошел миловидный высокий юноша, куражу у ней сразу прибавилось, и на кухню за чаем она отправилась даже несколько в сердцах, но вот только достаточно близко к юноше проскользнуть не сумела. Пошел серьезный разговор, что же такое за существо это было. Никому и в голову не могло прийти, будто это бесплотная тень или развеселый призрак, слишком уж красноречиво свидетельствовали против того предъявленные Дани отметины по всему телу. Но действительно ли то был сам дьявол или другой какой нечестивец, об этом-то все и принялись судить да рядить. Один только портной, что отчаянно трясся во время рассказа, а теперь успокоился и начал потешаться над явлениями сверхъестественными, один только он услышал в свой адрес столько весомейших доводов в пользу определенного родства своего с чертом через посредство козла, что рад был, когда представилась наконец возможность замолчать. Миловидный юноша не проронил ни слова, а все только поблескивал на Марайли глазами, пока никто не видел. Разгоралась ссора, и он все же решился сказать, что не верит, будто то был сам черт, но какой-нибудь его посланник, он-де и сам недавно слышал нечто подобное от брата своего отца. Тут все, разумеется, захотели узнать, что же именно. И он рассказал.

«Добра дьявол никому не желает, — сказал он, — как бы он ни кривлялся и чего бы ни сулил. Того же, кто выказывает ему больше прочих почтения, он первым забирает в преисподнюю и мучает самолично. Да вот только нет никого, кто поминал бы его чаще возниц или отвешивал ему больше комплиментов, разве что, может быть, свинопасы. Именно на возниц он чаще всего и охотится. Иногда выезжает дьявол, просыпается в нем рачительный хозяин, и уж тогда вся преисподняя — его дорога, и тщится он рассыпать везде серного порошку, будь то днем или ночью. Да вот только лошадей у него в преисподней не водится, только люди, лошадьми же выступают как раз возницы. Их-то он и запрягает огненными цепями в огненный свой экипаж, кричит на них как сумасшедший, охаживает огненным кнутом, пока не упадут они на колени и не упрутся руками в землю, тогда вскакивают на них чертенята и колют огненными шпорами до самого нутра, пока они света белого не взвидят, тогда-то бросает он в них горящий конский навоз, что оставили в страхе лошади, да поливает горящей мочой, что напустили кони, скучающие у постоялых дворов, — все это собирает дьявол для адской своей упряжки. Временами же, как проснется в нем хозяин, когда обочины подравнять надобно, лошадей ему как раз и не хватает. Многовато приходится в одну упряжку возниц запрягать, потому как доходят они до него изможденные, надутые или же наоборот в страшной жажде и изголодавшиеся, безо всяких силенок. Тогда-то и отправляется он за молодыми возницами, затаскивает их на постоялые дворы, так что они потом падают с лошадей или под экипажи, и попадают к нему в самой силе и не такие истощенные.

И вот недоставало ему свежих коней в упряжку, а он как раз задумал строить большой мост от одного серного котла до другого, да не простой, а со стропилами. И послал он тогда нескольких своих приспешников на разведку к коновалам, не забыл ни про Лэнгенберг, ни про Гуггисберг. Сам же отправился в Берн, чтобы лично выбрать коренного. Жертву свою искал он повсеместно, пытаясь отыскать самого лучшего скакуна.

Наконец приглядел он Бенца, сына мельника, — тот и фигурой вышел, да и силы у него было, как у семерых. У дьявола тут слюна вожжой; а мельников-то сын нагрузился зерном, а перед телегой у него четверик отборных жеребцов. Да только живодером его назвать никак было нельзя, лошадей своих он любил и обращался с ними бережно, да и кони его уважали: принимались гугукать всякий раз, как входил он в стойло, и всё терлись о него головой, когда он их взнуздывал. Одним словом, дьяволу его было не заполучить. Но и отпугнуть нечистого было не так легко, уж он-то спуску не даст, и уж если захотел заполучить кого, а забрать за грехи не может, так соблазнит и введет во грех — как никому иному ему известно, что и часа для того достаточно, стоит только найтись к тому поводу.

Была у Мельникова сына прекрасная, высокая девушка, и увидел дьявол, что нравилась она ему больше, чем все четыре коня вместе с повозкой и всем зерном в придачу. Тут-то подпустил к ней дьявол молодого да статного сына трактирщика, а тот со всей обходительностью предложил ей прокатиться, он-де один едет, экипаж у него справный и конь выносливый, дорога плоха, а на телеге такой девушке ездить не пристало, к тому же и ждать придется, пока Бенц их нагонит. А девушку дьявол надоумил, чтобы не отвечала отказом. Уж не знаю, так ли ей хотелось прокатиться или же понравился сынок трактирщика, но только отправилась она в путь именно с ним, на щегольской его повозке.

Бенц ничего на это не сказал, ничего и не подумал, но дьявол взялся и за него. Понемногу стали и его изводить мысли, что Айзи укатила с сынком трактирщика, что дорога идет через лес, что на место они прибудут задолго до него самого, что примутся они говорить и уж тем более делать… Такая на него нашла горячность, что даже запрячь толком не мог, на лету столкнулся с какой-то повозкой из Оберааргау — вся она была заляпана прошлогодней еще грязью; повозка едва не разлетелась на куски, едва удержал он себя от того, чтобы пролететь на груженой телеге рысью прямо через город. За воротами же стало ему еще хуже, охватили его страх и нетерпение беспредельные. Он принялся хлестать лошадей, и чем больше подгонял их, тем нетерпеливее становился, и тем быстрее перерастало нетерпение его в гнев, потому как и лошади стали выказывать норов. Он гнал их под гору, так что они спотыкались, гнал в гору, так что они принимались кашлять, а пар от них валил, как от котла.