Всяческие истории, или черт знает что - [25]

Вместе с достатком в хозяйстве изменилась и его репутация; дорогим гостем въезжал Курт в Бургдорф, у лучших мастеров обучались оружейному делу его сыновья, и никто больше него не желал сохранить безопасность в стране, избавить ее от проходимцев, да никто лучше него и не знал их повадок. Однако при всей этой серьезности оставался он мягким, и ни зверю, ни человеку не причинял без необходимости боли; а потому те, кого он отчаяннее всего преследовал, его боялись, но ненависти к нему не питали; часто кто-нибудь поселялся у него в имении и всячески старался быть ему полезным, пусть даже и слыл до того самым отчаянным головорезом. Тем самым, стакнулся он с Берном, перебрался в город и весьма помог в сражениях против Рудольфа Габсбурга, и, скорее всего, погиб во время одной из многочисленных осад Берна. Род его в Берне угас, добро и имение отошло Торбергу, что был с ним в родстве, а впоследствии было причислено к владениям основанного Петером Торбергом картезианского монастыря, а затем вместе с ним — к Берну, в 1386 году замок Коппиген был разрушен. Возводить его сызнова не стали; холм, на котором он стоял, еще можно различить, на нем стоят ныне великолепные крестьянские дома, да и вся эта земля принадлежит какому-то крестьянину. Но принадлежит она ему по праву, именно он устроил здесь пахотные угодья, да так повел дело, что земля, которая едва-едва питала Курта и Юрга вместе с Гримхильдой, кормит теперь тысячу человек, а некоторых обогатила столь щедро, как старуха Гримхильда в самых смелых мечтах и представить не могла.

ПЕКАРЬ ИЗ ЦЮРИХА

Составитель календарей любил рассказывать, как какой-нибудь пекарь или мельник просеивал и сушил муку, лепил и пек хлеб, как всю жизнь он обманывал да обвешивал. Однако и при жизни бесчестных пекарей, что наживаются на бедняках, ждет кара. Ступайте-ка в Константинополь да разузнайте, отчего там рубят носы да отсекают уши! А вот как раз за то, что не той мерой хлеб меряют. Спросите-ка у тех, кого за уши приколотили на улице и кто стонет по углам, за какие такие преступления! А за то, что пекли плохой хлеб.

Но плутовство с хлебом карается не только в Турции, швейцарцы тоже таких обид не спускают. Был как-то в Цюрихе пекарь, что хотел разбогатеть поскорее и вольно обращался с весами, так его схватили, да и подвесили в хлебной же корзине над выгребною ямой. Стар и млад, стояли вокруг люди и потешались над парящим в воздухе пекарем, которому вовсе не хотелось прыгать в дерьмо. Но уж когда не мог он больше выдерживать насмешек, когда гнев и ярость взыграли, спрыгнул он вниз и погрузился в нечистоты по самую маковку. До небес разнеслось ликование, настигло летевшего кувырком пекаря; ликование же встретило его, когда показался он наружу и принялся вытирать лицо, а детвора проводила бегущего со всех ног до самого дома с гиканьем и восторгом, словно не замечая горящих его глаз, коими метал он шумным ребятам молнии гнева, злости и мести. Оказавшись дома, снова стал он печь хлеб, на этот раз мерил полной мерой и торговал со смиренной и самой дружелюбный миной; но в душе у него горел огонь мести, ярче дров в его печи. Дрова он закупал аккуратно, как говорил, на просушку, и наполнил ими весь дом сверху донизу. Никого это не насторожило, все думали, что пекарь лишь хочет исправить прежние ошибки.

Одной темной ночью, когда ветры играли с тучами, небо над Цюрихом заалело; дикий рев пожара разбудил спящих, от дома пекаря взвилось до небес исполинское пламя. А ветры подхватили искры и закружили их в жутком хороводе над сотнями домов; огонь уничтожил половину города.

На пути к Цюриху две женщины повстречали мужчину. Он остановился и сказал: раз уж они направляются в город, пусть передадут от него привет, теперь-де настало время смеяться да шутить. Это был тот самый пекарь, и больше о нем не слышали. В те времена без бумаг можно было попасть куда дальше, чем нынче. Да и пекарь был из тех, кто придерживается мнения, будто милостивый Господь создал прочих людей лишь для того, чтобы можно было их надувать, а они, в свою очередь, стоит наказать их за злодеяния, принимаются стенать, будто им воздали не по заслугам, и копить злость да вынашивать планы мести. Много таких людей среди нас; слышно только, как изредка настигает кого-то наказание, как он ярится, как грозит; видно только, редки те, кто мог бы внушить нечестивцу страх! Так и получается, что наглость — второе счастье.

ВОТ КАК БЫВАЕТ

Некий скупердяй тяжело заболел, лежал один-одинешенек и, поскольку ни о ком никогда не заботился, то и о нем никто позаботиться не желал. Когда его однажды навестил врач, скряга просил, чтобы тот честно поведал о его состоянии, можно ли надеяться на выздоровление, а если нет — сколько ему еще осталось. Врач за словом в карман не лез и прямо ответил, что, на его взгляд, никакого спасения нет и, вероятнее всего, завтра в это же время вместо больного будет покойник. Приговор этот, однако, скрягу не смутил; с самым невозмутимым видом проводил он врача взглядом.

Как только тот ушел, скряга с трудом выбрался из постели, подполз к столу, достал из ящика сверточек, состоявший из банковских билетов по сто тысяч талеров каждый, не спеша побросал их в камин, уселся в кресло и с внутренним довольством принялся смотреть, как разгорелся огонь, забегали туда-сюда искры, вспыхнуло и опало пламя, бумажки свернулись и почернели, распались в пепел и вылетели в каминную трубу. Удовольствие его росло с каждой сгоревшей купюрой, пока, наконец, не истлела вся пачка. Тогда он снова заполз в постель и приготовился умереть; он завершил свое последнее дело, подвел итог, составил завещание, а поскольку он никому ничего не оставил, огонь в камине стал его главным наследником.