Вся жизнь плюс еще два часа - [2]

Многие мне нравятся. Но часто настоящими людьми оказываются те, кого я не заметила.

Я слышу в коридоре голос моего старого друга. Он идет ко мне. Начальник отдела кандидат наук Роберт Иванов, без пяти минут доктор, восходящее светило. Мы дружны с ним давно, домами; друзьями были еще наши родители.

Кажется, совсем недавно, в Ленинграде, он был длинным худым студентом, уезжал на картошку с потертым рюкзаком. И недавно он был аспирантом, носил ковбойку, обедал мороженым, брился не каждый день, имел привычку работать ночами и говорил: "Я все могу". Роберт - человек талантливый и блестящий.

Теперь на нем замшевая куртка с серебряными пуговицами, красная шерстяная рубашка и графитово-черное пальто на бело-розовом меху. И пальто и куртка кажутся случайными: ковбойка с закатанными рукавами шла ему больше. Теперешний Роберт хотя и худ по-прежнему, но гладко выбрит, пахнет одеколоном, носит кожаный портфель на молниях.

- Привет, Маша, как дела? - Он швыряет свои розовые меха на диван и разваливается на стуле.

- По-моему, я горю, - говорю я.

- По-моему, да. - Он смеется. - Тебя предупреждали.

- Смеешься. Ты не знаешь, каким образом я так влипла?

- Знаю. Интриги товарища Тережа. Теперь никуда не денешься. Делай, авось.

- Не могу, Роб. Это липа. Мономера нет.

- Глупышка, будет. Будет. Пока вы делаете, подоспеет мономер. Побольше оптимизма. У меня есть идея.

- У тебя всегда есть идея, - кисло говорю я.

- Не хочешь - не надо.

Он смеется. Он неунывающий человек. Мне повезло, что он здесь. Собственно говоря, и я здесь, потому что он здесь. Он первый приехал в это благословенное место.

- Плюнь на гостиницу, переезжай к нам.

Дело в том, что я до сих пор живу в гостинице, квартиру мне пока не дали, обещают со дня на день дать.

- Живя в гостинице, человек учится ценить домашний очаг. Наверно, зря я уехала из Ленинграда.

- Все образуется, Маша, все будет хорошо.

- Еще как.

- Перестань. Сделаешь ты свой полимер!

- Нет.

- Хорошо. Не сделаешь.

- Ты какой-то баптист, - говорю я. Но разговор меня подбодрил.

- Баптист?

- Ладно. Какая у тебя идея?

- У меня их много.

- Ты мне скажи, директор - порядочный человек?

- Дир? Очень. Но он директор.

- Значит, ты считаешь, что бесполезно просить его нам помочь?

- Абсолютно. Он ничего не может. На институте твои темы висят...

- Я и говорю, надо снять с института.

- Ты очень умная, Маша. Даже мудрая какая-то.

- А что ты делаешь, Роб, когда видишь, что работать бессмысленно?

- Работаю.

- Ну и как, Робик?

- Все нормально.

Многие так работают в науке, заранее зная, что ничего не получится. Отрицательный результат - это тоже положительный результат. И я должна. Почему я считаю, что вижу лучше других?

- Что ты делаешь, Роб, когда видишь, что работать бессмысленно? Повтори.

- Работаю. Или делаю вид.

Я вижу в его волосах раннюю седину, слышу нервозность в голосе. Он и раньше был нервным, постоянно крутил что-нибудь в пальцах, отстукивал дробь, много смеялся, торопился, острил. Пожалуй, он стал нервнее.

- Ты обедала?

Два часа. Весь институт уже пообедал. В это время обедают начальники: начальники лабораторий, отделов, главный инженер, главный бухгалтер, директор.

В коридоре мы встречаем Алю со скальпелем. Как обычно, у нее такой вид, как будто она хочет меня о чем-то спросить. Соседняя лаборатория заставила коридор ящиками с заливкой. На их улице праздник, внедряются в промышленность. Все возбуждены, куда-то едут и жалуются на шум, который устроили сами. Ах, реклама, пресса, ах, корреспонденты, не умеют писать и в химии не смыслят и все опошляют! Пусть они к нам не ходят! Если так говорят, значит, дела идут хорошо.

Худенький мальчик в очках взваливает на спину ящик с пенопластом, похожим на взбитые сливки, и бежит по лестнице вниз, показывая, как легко тащить этот ящик, он огромен, но не имеет веса, Кто-то кричит:

- Старик, попроси его пластинки бандеролью послать. Привет Москве!

- Внедряетесь! - говорит Роберт в сторону дверей, откуда кричали про пластинки. - Молодцы!

- Что делать? - спрашиваю я.

- Прежде всего надо разрезать институт на несколько частей, - говорит он. Мне представляется, как мы режем наш бедный институт на части. Я смеюсь. Реорганизовать и профилировать - это нам всегда требуется. Смейся. Только запомни этот смех.

Я знаю, что смеяться нечего. Но мы смеемся.

В вестибюле дома с колоннами запах ванильного теста, яблочного пирога с корицей. Кажется загадочным, почему так прекрасно пахнет в вестибюле и так неважно в столовой.

Столовая помещается в подвале. Надо пройти через бетонные бункера, и попадешь в просторную конюшню с низкими потолками. Само по себе это вполне современно и могло бы даже нравиться, если бы не мокрые столы и мягкие ложки и вилки. В ноже и вилке все же должна быть какая-то жесткость и надежность, а эти гнутся от прикосновения и потому имеют странные формы.

Надо взять поднос, положить на него странные ложки и вилки, поставить поднос на металлические рельсы и ехать с ним от раздатчицы к раздатчице. Порядок получения блюд обратный порядку обеда. Кофе, беф-строганов, суп.

Некоторые толкают свои подносы весело и просто, не придавая особого значения этому обряду.