Вся проза в одном томе - [79]

— Ты вроде бы никогда не был сторонником эвтаназии, — сказал Давид.

Публика оценила его шутку лёгкими смешками.

— Эвтаназия? Ни в коем случае. Тогда я давно бы уже на ней настаивал. Я просто спокойно и благодарно принимаю Божью волю.

— Ммм, ты веришь в Летающего Макаронного Монстра?

Публика засмеялась громче.

— Слушай, что ты такое говоришь? — вмешался Веронян.

— Артур, прошу тебя. Он пошутил, — успокоил его Смычков, хорошо зная его вспыльчивость, и в знак одобрения засмеялся вместе со всеми.

Тем временем Заточинский подошёл к Марте и шепнул ей:

— Марта Фёдоровна, прошу прощения, не подскажете ли, где у вас тут уборная?

— Конечно, Всеволод Илларионович. Выходите вон в ту дверь, справа ещё дверь, там коридор, до конца и направо.

— Благодарю Вас, — поклонился профессор и удалился.

— Сменим тему, — сказал Артур, бросив раздражённый взгляд на Давида. — Ты, помнится, обещал рассказать нам, Женя, почему принял решение выпить всё это вино вместе с нами. Ты писал, что если мы захотим слушать — ты попытаешься объяснить. Кто-нибудь, кроме меня, хочет это послушать?

Все одобрительно закивали.

— Ладно, попробую объяснить, — начал Евгений Фёдорович. — Понимаете ли, друзья…

Но его прервала внезапная реплика дочери:

— Кислятина! — сказала она, поморщившись. — Папа, ты уверен, что это ещё можно пить?

— Лида, ты пытаешься пить его, словно водку, — шепнула ей Марта.

— В самом деле! — вдруг словно озарило Давида. — Вы, может быть, слышали про эксперимент Голдштейна? Он заставил пятьсот человек вслепую продегустировать пятьсот марок вина — от обычного магазинного пойла до вот такого, — он указал вилкой на этажерку. — И что же вы думаете? И профессионалы, и любители сошлись во мнении, что дешёвые вина лучше!

— То есть ты хочешь сказать, — снова завёлся Артур, — что всё это, — он тоже указал вилкой на вино, — чушь собачья?

— Я хочу сказать, что есть такое явление (правда, куда больше развитое на Западе), как сумасшедшее коллекционерство. Какой-нибудь «великий» художник, — Давид изобразил пальцами кавычки, — не за столом будет сказано, вытирает попу листком туалетной бумаги, после чего прилепляет этот листок своими биологическими следами к стеклу и вставляет в рамочку. Затем этот «шедевр», — снова изобразил он кавычки, — выставляется на международном аукционе. И богатые дядьки со всего мира борются за него, торгуются, пока один из них, самый богатый или же самый упёртый, не покупает его за сто тысяч долларов. Так вот, я лишь хочу сказать, что всё это, — он снова ткнул вилкой в коллекцию Евгения Фёдоровича, — по сути своей то же самое.

— Слушай, ты что, совсем идиот? — даже привстал от ярости Веронян.

— Артур, Артур, прошу тебя, успокойся, — усадил его на место Евгений Фёдорович. — Каждый имеет право на своё мнение. Если ты не согласен — давайте спокойно обсудим. Мне действительно интересно, что каждый из вас думает по этому поводу.

— Во-первых, — обратился Давид к Артуру, — я тебя не оскорблял. А во-вторых, чего кипятиться? Я ведь не говорил, что осуждаю своего шурина. У каждого свои причуды. И я склонен уважать любые причуды, покуда никому от них нет вреда. Кому-то нравится покупать использованную туалетную бумагу за сто тысяч долларов — да ради Бога! Другому по душе собирать столетнее вино в своём погребе — да флаг ему в руки! Мне-то что с того? Я сам в детстве собирал гусениц. Какое мне до этого дело, если тебе это приносит удовольствие, а мне не вредит? Более того: у человека должны быть причуды. Человек совсем без причуд — это и не человек вовсе, а машина какая-то. Волей-неволей думаешь: уж не шпион ли?

Как обычно, все, кроме Артура, оценили очередную его остроту.

Тут в разговор вмешалась Лидия Евгеньевна:

— Вот только на Западе, где, как ты верно заметил, это развито лучше — занимаются этим богачи. От скуки. Потому и развито лучше, что люди лучше живут. Потому что у них есть на это деньги и время. Потому что спина от работы не гнётся. Потому что когда она гнётся — уже не до гусениц. И когда американский богач тратит сто тысяч долларов на клочок туалетной бумаги — это достойно уважения. Потому что он может себе это позволить. Потому что он сам заработал эти сто тысяч долларов — и имеет права тратить их, как ему вздумается. Потому что его дети при этом сытые и одетые.

— У тебя когда-нибудь гнулась спина от работы? — спросил Артур. — Когда это ты нуждалась и голодала?

— Я не могу радоваться, что ты уехала, — сказал Смычков. — Но я рад, что тебе лучше в твоём новом доме.

— Разумеется, лучше. Потому что там меня в метро не обматерят за то, что я, видите ли, оказалась на пути. Потому что там я не буду выстаивать многочасовые очереди, чтобы получить какую-нибудь жалкую справку. Потому что там я могу рассчитывать на помощь полиции, а не бояться её больше, чем преступников. Потому что там я могу быть уверена, что мой ребёнок в школе не подхватит дизентерию. И потому что мой муж получил достойное образование и теперь получает достойную зарплату за свою работу.

— Слушай, как ты можешь так говорить? — стукнул по столу Веронян. — Это твоя страна, она тебя вырастила! Как ты можешь так поносить родной дом? Это же всё равно что мать поносить, всё равно что отца поносить! Вот он перед тобой сидит, скажи ему прямо в лицо: «Ты плохой, отец! Без тебя мне лучше! У меня теперь другой отец, и он лучше тебя!»