Вся правда и ложь обо мне - [87]

– Рискнем? – спрашивает Жасмин. – Это слово означает «пансион». Так что можем зайти и спросить. Если хочешь.

Открываю рот, чтобы ответить, но не издаю ни звука, так что просто набираю побольше воздуха, киваю, а когда снова обретаю дар речи, говорю:

– Хочу.

Жасмин берет меня за руку и крепко пожимает ее. Я отвечаю на пожатие.

– Спасибо, – шепчу я.

– Может, ее здесь и нет, – рассуждает Жасмин. – А может, и есть. Попробовать стоит. Я же понимаю, что тебе надо встретиться с ней. Верно?

– Да.

Мы идем по переулку, у меня трясутся ноги. Постучать в дверь я не решаюсь, поэтому стучит Жасмин. Нам открывает женщина, но не та, которую мы ищем. Она спрашивает, нужна ли нам комната, и Жасмин подтверждает, что нужна, – не знаю зачем, но следую за ними в дом. Хозяйка что-то говорит, показывает свой дом. Приводит нас в комнату с двумя кроватями, продолжает объяснения, и хотя она говорит медленно, видя, что мы иностранки, хотя я понимаю ее, я почти не прислушиваюсь. Ускользнув в открытую дверь, я осматриваюсь.

Вот ванная. Маленькая, чистая и белая. Через другую дверь я попадаю в кухню – она пуста, в кастрюле на плите что-то булькает. За соседней дверью – спальня, в ней царит идеальный порядок, кровать аккуратно заправлена.

Я толкаю еще одну дверь.

И останавливаюсь, вытаращив глаза. В ушах звенит так сильно, что я могу только стоять и смотреть. Поле зрения сужается, перед глазами появляются пятна, но сейчас они совсем некстати.

Не вздумай. Незачем брать дело в свои руки. Мы можем действовать сообща.

ТАК МЫ ЗАЙДЕМ?

Да.

И ОБЪЕДИНИМ УСИЛИЯ?

Да.

У НАС ВСЕ ПОЛУЧИТСЯ.

Вместе.

Все прочие комнаты здесь выглядели опрятно. А эта – довольно неряшливо.

Не в этом дело.

Из чемодана вываливается одежда.

И не в этом.

Возле кровати на тумбочке – стакан с водой, книга про медитацию, бисерное ожерелье и крошечный плюшевый медвежонок.

Нет, все не то.

Стены. Вот в чем разница.

Человек, живущий в этой комнате, украсил стены, оклеенные зелеными с белым обоями. Увешал их снимками.

У нее повсюду

на стенах

я.

Стою пошатываясь и неотрывно смотрю на самую большую фотографию на стене напротив меня. Ее сделали, когда я была Эллой Блэк. Я помню, когда это было. На мне школьная форма, я улыбаюсь в объектив и держу маленький кубок.

Я завоевала этот кубок, победив в кроссе по пересеченной местности, и девчонка по имени Марго, которая заняла второе место, разозлилась на меня. Это фото выложили на школьном сайте, а мне так и не отдали мою копию. Аманда Хинчклифф распечатала мой снимок с школьного сайта. Пытаюсь вспомнить, было ли в подписи к нему мое имя. Думаю, было: снимок взят из раздела новостей, потому что когда-то моя победа в кроссе стала новостью.

Вспомнить про подпись я пытаюсь, потому что мне кажется, что это важно. Упоминалась ли там «Элла Блэк»? Не уверена. Если снимок подписали «Элла Блэк», она могла погуглить меня и найти его, но если нет, разыскать его она могла лишь одним способом: зная, в какой школе я учусь и как выгляжу, и просматривая сайт школы на предмет моих фотографий.

Вся эта комната – свидетельство. Человек, живущий здесь, одержим мной во всех моих воплощениях. Мисс Хинчклифф так отчаянно стремилась увидеться со мной, что Блэки увезли меня на край света, лишь бы очутиться подальше от нее. Да, это комната Аманды Хинчклифф.

Она живет здесь. Сейчас ее в комнате нет, но живет она здесь. Она следила за мной. И нашла меня, хотя никто, кроме нее, не мог меня разыскать. Она ни разу не говорила со мной, хотя могла бы. Могла сделать со мной все, что пожелает. Что угодно.

Мои фотографии повсюду. На некоторых я позирую (я в школе; я улыбаюсь в объектив в Копакабане – эту фотографию я видела последней, листая газету в маленькой гостинице), но на остальных – нет. Вижу на снимке, как я выхожу из машины Фионы Блэк, одетая в школьную форму, иду по тротуару с Лили, держусь за руки с Джеком, моим милым мнимым парнем.

А вот я в Рио, но еще как Элла, с лиловыми волосами. Сижу и рисую на пляже, а Блэки о чем-то шушукаются на заднем плане. Сижу со скучающим видом в баре, а Блэки – по обе стороны от меня.

Здесь нет ни единого снимка, на котором я участвую в шествии зомби или гуляю по острову Пакета. Но есть один, на котором я бомжую. Я сплю на пляже – теперь я уже знаю, что он называется Сан-Конраду. Наверное, примерно тогда же у меня и украли деньги.

Это она их украла. Наверняка она украла у меня деньги.

И вдруг я понимаю, что это она оставила мне сырные шарики. Она была моей благодетельницей. Могла бы и не делать этого, но я точно знаю: это она.

Снимков, на которых я в моей футболке с эмблемой «Школы английского в фавеле», лишь два. И все. Видимо, тогда она поняла, где я, и перестала выслеживать и фотографировать меня, потому что просто могла наблюдать за мной в реальности.

Она не имеет права так поступать.

Не имеет права быть моей матерью.

Ты не имеешь права так поступать.

Не имеешь права быть моей матерью.

Я бормочу это еле слышно, а потом вхожу в комнату, сдираю снимки со стен, рву их и бросаю клочки на ее дурацкую кровать. Срываю их все до единого, слышу, как кричит хозяйка дома, замечаю, что Жасмин стоит в растерянности, не зная, как быть, пытается остановить меня, но я не слушаю, и чувствую себя единым целым, потому что Элла – то же самое, что и Бэлла, и я даже не собираюсь сдерживаться, потому что не хочу. Меня пробуют взять за руки, я вырываюсь. Надо сорвать все мои снимки со стен, потому что я не принадлежу этой женщине, она не имеет права валяться в постели, смотреть на меня и притворяться, будто бы я ее ребенок.