Вступая в жизнь - [7]

13 декабря 1911 года

...Плохо, что Ваши письма пропитаны слишком «густым» пессимизмом. Неужели нельзя без этого обойтись? Нельзя замыкаться в такую узкую сферу – это вредно не только для духа, но и для тела (то и другое Вы узнали из собственного опыта! Не правда ли?!). Думаю, что не последнюю роль в Вашем настроении играет отсутствие работы, которая заставляла бы забывать о существовании времени – этого самого скучного и одновременно самого драгоценного явления.

Тот счастлив, который не замечает, как уходят в Лету годы. Зато глубоко печально положение человека, чувствующего, как идут минуты. К первой категории относятся люди совершенно беспечные, а также глубоко занятые работой; ко второй – все остальные, в том числе Ваш покорнейший слуга. Отсюда – лекарство против меланхолии (единственное!) – дать меланхолику дело. Часто говорят: «Я ничего не могу делать». Это глубокая ошибка. Человек не может ничего не делать; против этого восстают и психология, и физиология, и все прочее; и человек погибает и погибает... от безделья(!). Самый страшный конец! О, если бы Вы знали, как мучительно ничегонеделание!

Томск, 20 декабря 1911 года

Ваше письмо от 6 декабря получил; очень благодарен. Вы сетуете, что я мало пишу? О, если бы Вы испытали мое положение на себе, сказали бы: «Удивительный человек, он ухитряется исписать целый лист!» Да, это поистине удивительно; объясняется, очевидно, профессиональным навыком.

Вы все беспокоитесь о моем здоровье? Совершенно здоров – и был и есть. Болею только тогда, когда долго нет писем. Но как только получаю их, все недуги мгновенно прекращаются!.. Вообще Вы очень мало уделяете внимания в своих письмах Вашей жизни. Все Ваши письма носят какой-то странный, скажу, непонятный для меня характер. Простите за грубость: от них веет панихидой, точно Вы похоронили кого-нибудь из своих близких. Очевидно, у Вас действительно «панихидное» настроение? Быть может, этим и объясняется то, что добровольно наложили на себя епитимью. Нельзя, знаете, так игнорировать окружающее и окружающих, как Вы решили сделать. Не Достоевский ли подсказал Вам такое решение? Кстати: Вас удивляет, что я в два вечера «расправился» с Карамазовыми? Видите ли, таких психологов и душеведов, как Достоевский, по-моему, только так и можно читать, если Вы сравнительно легко усваиваете прочитанное. При таких только условиях и получается необходимая целостность впечатления, что, конечно, является conditio sine qua non[4] при критике и суждении о всяком литературном произведении. Я уже не говорю о чисто субъективном чувстве, которое испытываешь при интересном чтении и которое выражается обыкновенно так: не хочется оторваться. От Достоевского же прямо трудно оторваться. Однако все это ничуть не оправдывает Вашего поведения. Замкнуться в свою собственную скорлупу бывает иногда полезно. Часто человек испытывает законную потребность «собрать себя», для чего необходимо ему остаться наедине с самим собой. Но всему должны быть границы. Необходимы они и в отношении Вашего поведения. Например, полное и совершенное пренебрежение к театру для человека, обитающего в таком городе, как Владикавказ, неразумно и ничем невознаградимо. Итак, Вы должны пересмотреть свое решение. Ошибку откроете очень легко, в самом отправном пункте, и тогда выразите мне признательность. Видите, насколько я скромен! Это результат уединения.

Все познать – и не пасть душою,

Смело за правду бороться с тьмою –

Вот, человек, твоя судьба.

Помни отныне: жизнь – борьба.

Я. Райнис

Дмитрий Андреевич ФУРМАНОВ: «У КАЖДОГО ЕСТЬ СВОЯ ЗВЕЗДОЧКА»

Каждый из вас, кто читал повесть «Чапаев», смотрел кинофильм, несомненно, хочет быть таким же смелым и честным, как начдив Чапаев, его ординарец Петька, как комиссар Клочков, пулеметчица Анка.

Автор повести Дмитрий Андреевич Фурманов был комиссаром Чапаевской дивизии, и образ благородного, мужественного, неподкупного коммуниста Клочкова в известной степени и образ самого Фурманова.

Перу этого писателя принадлежит и роман «Мятеж», в котором показана гражданская война в Туркестане. Дмитрий фурманов умер в расцвете творческих сил, когда ему было всего тридцать пять лет. Но грядущим поколениям остались его замечательные книги.

фурманов с юных лет вел дневник, в котором записывал увиденное, услышанное, пережитое, размышлял о своей работе.

Перед вами – страничка из дневника под названием «Наша семейная жизнь». В дневнике упоминаются Софья, Сережа, Настя – это сестры и брат Фурманова. Есть упоминание о старшем брате, которого звали Аркадием Андреевичем.

13 октября 1918 года

Наша семейная жизнь

Мы живем весьма просто, весьма дружно, весьма голодно, а к тому же и весело. Просто по привычке, потому что никогда не приходилось барствовать и царствовать, мы всегда чувствуем себя людьми неаристократического тона. Семья очень дружеская, некому скандалить... Мама прекрасный человек: у нее удивительно добрый, товарищеский характер. Она всегда душой и мыслью с нами, и только с нами. Вместе голодаем, вместе и чокнемся (в год 2–3 раза).

Мы голодаем. В этом отношении мы живем весьма неважно, хуже многих и многих семей. Даже беднейшие семьи живут лучше нас. Где-либо в рабочей семье работает 3–4. Теперь это значит в месяц 1400–1800 руб. А у нас? До сих пор я работал один. Отдавал в семью 300–400 руб. Теперь отдаю 500, но много ли это? Теперь еще работает Софья, но недавно, и еще ничего не дала, ничем почти не помогала. Живем страшно бедно и голодно... А ведь этому, пожалуй, никто не верит. Все думают, что я как советский работник достаю всего вволю, а следовательно, достаю и семье. Ошибаются злые люди. Ничего мы себе не берем, хотя и могли бы добыть. Живем так, как живут и голодают все бедняки. Даже много хуже, даже сильно бедно живем – ибо, кроме всего, у нас немало долгов. Но живем весело, не унывая. Много этому помогает, конечно, хороший, добрый характер милой мамы. Она как-то умеет проходить мимо будничных мелочей, не тревожится ими, не обнаруживает совершенно мещанскую заботливость по каждому пустяку. Великолепный, милый у нее характер. С нею всегда легко...