Встречное движение - [74]

…После нашего зимнего «восхождения» Гретта заболела, и я, чувствуя себя виновником случившегося, решил нарушить никогда не данный обет и навестить ее дома; я мало знал о ней, вернее, почти ничего. Ну, не замужем, ну, живет с мамой, окна выходят на кладбище, там похоронен дедушка, дом без лифта, пятый этаж… пожалуй, все… Купив цветы и лимоны, я подглядел в отделе кадров адрес и отправился на том самом автобусе, на который до того лишь провожал.

Открыла мне мать Гретты, тоже вроде бы мышь, только яркая — белая мужская расстегнутая рубашка, цветастая юбка, смоляные, скрепленные лентой волосы, злые губы, темные усики замечательно сочетались с быстрой, темпераментной речью…

— О-о-о! — закричала она, едва я спросил о здоровье Гретты. — Давайте же скорее цветы… они и так замерзли…

…В комнате на диване, перевязанная цыганской какой-то шалью, с носом, распухшим и красным от насморка, сидела Гретта и смотрела телевизор; рядом полулежал мужчина лет тридцати с порочным, изнеженным лицом и телом атлета — он курил ментоловую сигаретку, издевательски комментировал происходившее на экране…

Гретта удивленно и смущенно протянула мне руку…

— О, какие ледышки, — сказала она, — вы-то хоть не простудитесь!

И тут же представила меня мужчине: его фамилия была мне знакома по сенсационным публикациям о цирке, и я, прикинув, понял, что он только выглядит на тридцать, а на самом деле наверняка ровесник матери Гретты…

— И конечно же, ее любовник, — успокоил я себя.

— Смотри, смотри… еще одна бездарь, — ничуть не смущаясь моим присутствием, он шлепнул Гретту по спине, показал на экран.

— Если тебе не нравится, давай выключим, — предложила Гретта.

Она была с ним на «ты»?!

— Зачем? — изумился он. — Бездари — лучший в мире стриптиз!

— Грация, дитя мое, — обращаясь к Гретте, кричала ее мама, внося в комнату цветы, — ты видишь, что принес тебе твой друг?! Такие я видела только в детстве, в Бари! А лимоны, лимоны… ничего, если я из одного маску себе сделаю? — спрашивала она уже у меня, поглаживая морщинки под глазами быстрой, в кольцах, рукой.

…Некоторое время мы поддерживали общий разговор, но тут раздались два звонка, и мать Гретты, заговорщицки подмигнув и мне, и циркачу, птицей, порхнув широкой юбкой, вылетела за дверь…

— Благодарю вас за прекрасные цветы, — сказала Гретта и, отвернув лицо к стене, мучительно высморкалась.

Я понял, что мне пора уходить… Но только поднялся, как вслед за матерью Гретты в комнату ввалился пожилой, седой, усатый человек, первым делом бесстрашно поцеловавший простуженную мою подругу в губы, затем обнявшийся, щека к щеке, с циркачом и со мной и лишь после этого разразившийся долгой, никем не прерываемой речью, — говорил он по-итальянски, Гретту называл Грацией, ее мать — Деборой… Они его понимали, кивали, Дебора подбрасывала реплики… Циркач явно заскучал… я не уходил, надеясь уйти с ним вместе; так и получилось… Итальянец снова, не прерывая речи, обнял нас, Дебора протянула мне руку, сильно встряхнула, Грация… (О, Господи!) мягко улыбнулась… Циркач же поцеловал Дебору, сказал Гретте короткое: «Бай»! — и молча вышел со мной.

Мы, не прощаясь, разошлись с ним в разные стороны: он направился к стоянке такси, я — на кладбище…

Мне казалось, что если я найду могилу деда моей (как мне теперь ее называть?) Гретты, то и неожиданная тайна, свидетелем которой я стал, раскроется передо мной.

От ворот кладбища я обернулся, пристально посмотрел на дом, стараясь угадать окно: Тамань, честные контрабандисты, Ундина… Зачем мне это, зачем?! Случайность, игра, дружеский флирт, а тут — иностранцы… Еще «заметут», потребуют стучать… Лучше уж не знать, ничего не знать — верный способ сохранить и честь, и благополучное существование…

И не пошел на кладбище, но, проходя мимо подъезда, вдруг поднялся на пятый этаж и с замиранием сердца и холодом под ложечкой позвонил два раза в звонок…

Дверь открыла Дебора, увидев, рассмеялась, обняла, поцеловала и за руку повлекла в комнату…

Гретта стояла у окна, я подошел, стал рядом — перед нами открывалась короткая улица, по которой я только что прошел, ворота кладбища, у которых я стоял, глядя на окна… Молча Гретта взяла мою руку в свою… Позади нас что-то тревожно спрашивал итальянец, Дебора весело отвечала ему, тот не унимался; тогда вмешалась Гретта и бросила реплику по-итальянски.

— Он боится меня? — угадав, словно при глухом, спросил я.

— Так же, как и вы его, — ответила Гретта.

— Грация, дитя мое! Возьми наш альбом! Вон там! Вытри пыль и покажи, бамбино, какая ты была маленькая, какая я была… только я там немножко голая, зато молодая!

Дебора игриво подмигнула мне и снова вернулась к разговору с итальянцем: перед ними лежал лист бумаги, и, споря, они что-то писали и вычеркивали.

Вдруг раздались два звонка: я да, наверное, и все поняли, что это возвращается циркач…

— А он уже альбом видел? — саркастически спросил я у Гретты.

— О да, тысячу раз, — откровенно ответила она, повергнув меня в муки ревности.

Дебора помчалась открывать.

— А я думал, что он… друг вашей матери, — мрачно заметил я.

— Да, да, — Гретта развела руками, — но… так получилось… Боже мой, Боже мой, нет, наверное, такой случайности, которая была бы случайной по отношению к жизни: все входит в жизнь, все составляет ее, из всего она состоит — кто бы мог подумать, что это я не навещать заболевшую Гретту отправляюсь, что жизнь свою меняю… И вот уже ревную, бешусь, едва ли не люблю!