Встречное движение - [45]

…Первыми приехали Иваша и Гапа… Затем Тверской… Ждали Чеховского, но его все не было и не было… Сарычев собрался звонить ему, потом передумал, предложил пока выпить по маленькой; только налили, как звонок — я не спеша пошел открывать: за дверью стоял папа.

— Т-шш, — с усмешкой шепнул он мне, заговорщицки прикладывая палец к губам, и, притянув, обнял… Мы оба стояли за порогом квартиры, он — смущенный, я — растерянный.

— Ну? — все еще шепотом спросил он и показал на дверь, оставляя мне выбор вместе зайти или вместе уйти. И тут же, подтолкнув вперед, вошел в квартиру.

Больше всего меня поразил не приход папы, не шутливое его предложение, а то, как он меня обнял: так женщины целуются, прикладывая щечку к щечке, так государственные деятели при встрече обнимаются — ужели не осталось в нем никакого чувства ко мне? Или никогда и не было?!

Я остался в коридоре, слышал из комнаты восторженные восклицания, звон рюмок, потом кто-то о чем-то спросил, наступило молчание, в коридор выглянул и, убедившись, что я там, сразу же успокоенно скрылся Сарычев. Вот когда я пожалел, что не сбежал на вокзал. Я выждал еще, слоняясь между коридором и кухней, и столь затянул паузу, что без внешнего повода нелепо было бы вернуться.

К счастью, приехал Чеховский и вместе с ним, за ним следом я вошел в комнату, да еще при этом остался как бы в тени его прихода; все почему-то стояли, лишь я сел и молча разглядывал присутствующих, вернее, папу, подсознательно сравнивая его с остальными: ну, во-первых, он был замечательно одет — на нем был костюм то ли из прежних «американских», то ли ухитрился он обзавестись таким, какой люди служивые, пусть даже и питающиеся в Кремлевке или работающие над термоядом, никогда не носят; а во-вторых, он явно выделялся расторможенностью своей, какой-то неприличной свободой…

Первую, а возможно и вторую рюмку водки он уже выпил и теперь непрерывно говорил, называя знаменитые имена: могло показаться, будто, вернувшись со стадиона «Динамо», папа рассказывает о тех, кто сидел по соседству. Да так оно и было: о тех, кто сидел по соседству…

Сарычев слушал, пристально вглядываясь в папино лицо, однако, уже основательно зная Дмитрия Борисовича, я понимал, что он не слышит папу, а пытается распознать, зачем пришел в его дом этот человек: если сначала избегал встречи и лишь теперь пришел, то пришел, естественно, за мной, а коли так, то следует ли ему, Сарычеву, удерживать нелюбимого, случайно доставшегося сына, короче, дорожит ли он мной?! Размышляя об этом, он невольно переводил взгляд с папы на меня, но я притворялся, что не замечаю его, — мне казалось, что это должно задеть возлюбленного моего Дмитрия Борисовича.

Тата

С голым животом танцевала.

Тито

Среди прочих был при том.

Со смешком исполнял папа лагерные стишки о знаменитой киноактрисе, к тому же прежней своей подруге… И тут же изображал старого азербайджанского ученого, поэта и философа, который сидит, сокрушенно качая головой, и бесконечно повторяет: — Мир Джафар Багиров, ка-акой человек, а? Мир Джафар Багиров…

Все посмеивались, поскольку сатрап и садист Мир Джафар Багиров, вначале шеф, а потом подручный Берии, был незадолго перед тем судим и, ко всеобщему облегчению, расстрелян…

Ну и так далее… Никто слова вставить не мог, да и не пытался: папа обращался то к одному, то к другому, почему-то считал своим долгом всех рассмешить, всем понравиться, — должно быть, он просто хотел доказать, что вернулся, что ничего не произошло, и главное, что ни в чем он своих друзей не винит… А выходило, будто заискивает перед ними:…он сам себе наливал, не дожидаясь тоста, прихлебывал, лучезарно улыбался, обнажая странное в столь ухоженном облике отсутствие нескольких зубов, балагурил, сыпал каламбурами и… постепенно уставал — на лице его появилась странная синюшная бледность, руки дрожали, он вынужден был поставить рюмку на стол, чтоб не расплескать…

Сарычев поймал меня взглядом, подозвал.

— Приготовь поесть, — тихо сказал он мне, — и побольше! Должно быть, Дмитрий Борисович первым понял, что папа опьянел и что ему, ему одному, надо приготовить много еды… А может быть, он просто хотел отослать меня из комнаты…

Я ушел на кухню: достав чугунок, поставил его на огонь, высыпал в быстро закипевшую воду нарезанное крупными кусками мясо, соль, перец, налил немного сухого белого вина, накрошил чеснок, пошарив в шкафчике и на полках, добавил сухофрукты, ванильный сахар, кусочек мускатного ореха, сушеные грибы — ах, как же мне хотелось удивить, понравиться или по крайней мере обратить на себя внимание — и, прикрыв чугунок крышкой, сел чистить картошку…

…В столовую я вернулся нескоро, зато как раз в тот момент, когда папа, с настойчивостью пьяного, требовал, чтобы позвали меня и чтобы у всех было налито, и чтобы все, в том числе расположившаяся на диване Гапа, встали…

Потом тоскливо обвел всех глазами и сказал, что у него есть тост.

Мы ждали. Громадная грудь Дмитрия Борисовича ходила ходуном, и я еще изумился, отчего он так нервничает.

— Я предлагаю выпить за нашу Веру! — тихо сказал папа.

— Хороший тост, — искренне обрадовался Иваша, — спасибо тебе.