Встречное движение - [7]

Шрифт
Интервал

— Дашка, опять с мужем подралась?

— Здравствуй, папа.

Василий Васильевич завернул в ванну, чтобы смыть с рук бензин, масло и въедливую автомобильную грязь.

— Пап, ты все ремонтируешь свой «Москвич»?

Василий Васильевич сильно открыл воду и, намыливая руки, стал кричать Даше об изношенных сальниках, скрипящих подшипниках, ненадежных шестеренках и коварном угле зажигания.

Татьяна Игнатьевна рассердилась шуму и крику близких родственников, сделала звук телевизора погромче и захлопнула дверь на кухню. Василий Васильевич не заметил, что остался в отрезанном звуковом пространстве, и продолжал радостно делиться с дочкой впечатлениями, накопленными за две недели с последней встречи.


Даша подарила Татьяне Игнатьевне душистое мыло в черной блестящей коробочке с позолоченными вензелями, а Василию Васильевичу затейливо изогнутую зубную щетку и тонко ароматизированную зубную пасту.

— Сколько теперь это добро стоит?

Даша произвольно уменьшила стоимость в несколько раз и добавила, чтобы их это не беспокоило.

— Как это не беспокоиться?! За такую ерунду так дерут! И когда же это все кончится!

— Скоро, старая. Нормальная, божеская цена, я вот недавно распредвал приглядел — так он стоит так стоит!

— Это на свой вал ты у меня полпенсии увел?! Как ты мне надоел со своим драндулетом!

— Драндулет! На чем будешь в сад-огород добираться?! Драндулет, елки-палки!

Даша попросила родителей успокоиться, в противном случае долго у них не появляться. Татьяна Игнатьевна молча загремела посудой, а Василий Васильевич стал ломать в крепких руках нежную скорлупу грецких орехов.


Татьяна Игнатьевна выдвинула пахнущий нафталином ящик комода и среди аккуратно сложенных тряпочек выбрала большие пушистые белые шерстяные носки.

— Возьми Валерке своему, чтобы не ходил зимой с карманами, набитыми носовыми платками.

— Обойдется. Если хочешь, сама ему дари.

— Что ж вы все ссоритесь? И Герка с Маринкой все ссорятся. И что не живется?

Даша махнула рукой, взяла с полки несколько прочитанных еще в детстве не по одному разу книжек и села в свое любимое старое кресло, грустно вспомнив, как дралась с братом Геркой за то, чтобы посидеть в нем у телевизора с мультфильмами, продолжения которых снились потом всю ночь.


Даша шепотом, чтобы не разбудить Василия Васильевича, задремавшего с газеткой на диване, сказала Татьяне Игнатьевне:

— Мам, я пойду схожу к Алке.

Татьяна Игнатьевна остановила мелькающие спицы с будущей кофточкой Даше на день рождения:

— Ночевать-то у нас будешь или домой пойдешь?

— У вас, наверное.

— Эх…


Алла Кротова шла под ручку с Юрловой навстречу Даше и улыбалась:

— Привет.

— Привет, вы куда-то уходите, а я к тебе, Алл, шла.

Юрлова сощурила глаза и по голосу узнала Дашу, после этого немного растерялась: стоит ли говорить запоздалое: «привет» или не стоит.

— Слушай, пойдем с нами, на сеанс гипнотического снимания стресса и аутогенную тренировку, здесь недалеко, пойдем!

Даша покачала головой.

— Пойдем, тебе понравится!

— Это, наверно, дорого, да и неудобно — пришла откуда— то ни с того ни с сего.

— Копейки, это здесь в клубе при ЖЭУ, все приходят так, пойдем!

— Ну, хорошо.


Алла, Юрлова и Даша расписались в бухгалтерском журнале, отмахнулись от квитанций за уплату и прошли в небольшой зал, завешенный большими бархатными скатертями.

Дмитрий Осипович поздоровался с вошедшими, предложил занять удобные места и широко улыбнулся Даше, абсолютно не комплексуя от отсутствия двух нижних зубов.

— Вы в первый раз? Надеюсь, у нас вам понравится, сюда проходите, пожалуйста.

Мизин встрепенулся:

— Дмитрий Осипович, здесь хорошее место.

— Ничего, тут слышно лучше.

Когда не очень большая паства расселась по пыльным креслам, Дмитрий Осипович сказал краткое вступительное слово о душевном здоровье нации и включил потрескивающий старый проигрыватель, из динамиков которого захрипела «Лунная соната» Бетховена.

Дмитрий Осипович опустил голову, потом поднял ее и торжественно набрал в легкие воздух. В это время робко открылась скрипучая дверь, и запыхавшийся, бормочущий себе под нос слова о плохой работе общественного транспорта и большой учебной нагрузке в институте бытового приборостроения Петров Борис проскользнул на свободное кресло.

Дмитрий Осипович свел и развел ноздри, но ничего не сказал. Мизин покачал головой и прошептал:

— Черт-те что!


Дмитрий Осипович вдохновенно внушал всем слушателям тепло, тяжесть и покой.

Даша, почувствовав, как потяжелели ее руки и ноги, быстро уснула.

Юрлова сосредоточивала свое внимание на излучающем солнечное тепло солнечном сплетении и все никак не могла решить, что лучше: поставить себе контактные линзы или сразу сделать операцию по исправлению досадной миопии.

Борис Петров концентрировал внутренний взгляд на кончике носа с полным расслаблением всех мышц в надежде так сконцентрироваться, чтобы перейти в абсолютное аутогенное состояние или, как он прочел в одной книжке, получить аутогенный разряд, чтобы приобрести все могущество человека, в совершенстве владеющего своим телом и душой: острые клинки, ломающиеся о брюшной пресс, сутки под водой, телекинез, телепатия, левитация, пылающий взгляд, война с потусторонними силами, спасение человечества… надо сконцентрироваться на кончике носа!


Еще от автора Юрий Александрович Горюхин
Канцелярский клей Августа Мёбиуса

Рассказы и небольшая повесть Юрия Горюхина были написаны в течение последних десяти лет. Грустная ирония, веселая самоирония, плотный, аскетичный язык, плавные переходы из реальности в фантасмагорию и всегда неожиданная концовка — вот что объединяет представленные в книге произведения.


Блок № 667

Будущее, прошлое, параллельное можно вообразить каким угодно, — автор отсек одну половину человечества. Адресуется всем нетрадиционно воспринимающим традиционную реальность.


Мостики капитана

Грустная ирония, веселая самоирония, плотный, аскетичный язык, плавные переходы из реальности в фантасмагорию и всегда неожиданная концовка — вот, что объединяет представленные в книги произведения.


Полуштоф остывшего сакэ

Грустная ирония, веселая самоирония, плотный, аскетичный язык, плавные переходы из реальности в фантасмагорию и всегда неожиданная концовка — вот, что объединяет представленные в книги произведения.


Воробьиная ночь

Воробьиная ночь по славянской мифологии — ночь разгула нечистой силы. Но пугаться не надо, нечистая сила в этом сочинении, если и забавляется, то с самим автором, который пытается все растолковать в комментариях. Если и после комментариев будет что-то не ясно, нужно переходить к следующему сочинению — там все по-простому и без выкрутасов, хотя…


Рекомендуем почитать
Тельняшка математика

Игорь Дуэль — известный писатель и бывалый моряк. Прошел три океана, работал матросом, первым помощником капитана. И за те же годы — выпустил шестнадцать книг, работал в «Новом мире»… Конечно, вспоминается замечательный прозаик-мореход Виктор Конецкий с его корабельными байками. Но у Игоря Дуэля свой опыт и свой фарватер в литературе. Герой романа «Тельняшка математика» — талантливый ученый Юрий Булавин — стремится «жить не по лжи». Но реальность постоянно старается заставить его изменить этому принципу. Во время работы Юрия в научном институте его идею присваивает высокопоставленный делец от науки.


Anticasual. Уволена, блин

Ну вот, одна в большом городе… За что боролись? Страшно, одиноко, но почему-то и весело одновременно. Только в таком состоянии может прийти бредовая мысль об открытии ресторана. Нет ни денег, ни опыта, ни связей, зато много веселых друзей, перекочевавших из прошлой жизни. Так неоднозначно и идем к неожиданно придуманной цели. Да, и еще срочно нужен кто-то рядом — для симметрии, гармонии и простых человеческих радостей. Да не абы кто, а тот самый — единственный и навсегда! Круто бы еще стать известным журналистом, например.


Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы

Юрий Мамлеев — родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы. Сверхзадача метафизика — раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека. Самое афористичное определение прозы Мамлеева — Литература конца света. Жизнь довольно кошмарна: она коротка… Настоящая литература обладает эффектом катарсиса — который безусловен в прозе Юрия Мамлеева — ее исход таинственное очищение, даже если жизнь описана в ней как грязь. Главная цель писателя — сохранить или разбудить духовное начало в человеке, осознав существование великой метафизической тайны Бытия. В 3-й том Собрания сочинений включены романы «Крылья ужаса», «Мир и хохот», а также циклы рассказов.


Охотники за новостями

…22 декабря проспект Руставели перекрыла бронетехника. Заправочный пункт устроили у Оперного театра, что подчёркивало драматизм ситуации и напоминало о том, что Грузия поющая страна. Бронемашины выглядели бутафорией к какой-нибудь современной постановке Верди. Казалось, люк переднего танка вот-вот откинется, оттуда вылезет Дон Карлос и запоёт. Танки пыхтели, разбивали асфальт, медленно продвигаясь, брали в кольцо Дом правительства. Над кафе «Воды Лагидзе» билось полотнище с красным крестом…


Оттепель не наступит

Холодная, ледяная Земля будущего. Климатическая катастрофа заставила людей забыть о делении на расы и народы, ведь перед ними теперь стояла куда более глобальная задача: выжить любой ценой. Юнона – отпетая мошенница с печальным прошлым, зарабатывающая на жизнь продажей оружия. Филипп – эгоистичный детектив, страстно желающий получить повышение. Агата – младшая сестра Юноны, болезненная девочка, носящая в себе особенный ген и даже не подозревающая об этом… Всё меняется, когда во время непринужденной прогулки Агату дерзко похищают, а Юнону обвиняют в её убийстве. Комментарий Редакции: Однажды система перестанет заигрывать с гуманизмом и изобретет способ самоликвидации.


Месяц смертника

«Отчего-то я уверен, что хоть один человек из ста… если вообще сто человек каким-то образом забредут в этот забытый богом уголок… Так вот, я уверен, что хотя бы один человек из ста непременно задержится на этой странице. И взгляд его не скользнёт лениво и равнодушно по тёмно-серым строчкам на белом фоне страницы, а задержится… Задержится, быть может, лишь на секунду или две на моём сайте, лишь две секунды будет гостем в моём виртуальном доме, но и этого будет достаточно — он прозреет, он очнётся, он обретёт себя, и тогда в глазах его появится тот знакомый мне, лихорадочный, сумасшедший, никакой завесой рассудочности и пошлой, мещанской «нормальности» не скрываемый огонь. Огонь Революции. Я верю в тебя, человек! Верю в ржавые гвозди, вбитые в твою голову.