Встречи у метро «Сен-Поль» - [39]

— Пусть читает мои произведения, там легко найти подходящую цитату, — с улыбкой ответил Виктор Гюго.

Но Рыков затряс головой:

— Живое слово куда важнее, чем книжка! Ну что вам стоит, раз вы все равно уже здесь, заглянуть ко мне на чашечку чая? А я позвоню внуку, чтобы он зашел. И он вас увидит. Такая будет польза для учебы.

Залман Лезерик тянул Гюго за рукав, чтоб он не слушал Симона Рыкова, но тут и коротышка-парикмахер, который до сих пор робел, решился подойти.

— Месье Гюго, — сказал он, — не будет ли у вас при себе фотографии? С автографом. Для моего салона. Одна подписанная у меня уже есть — от Марселя Коена, боксера. А если я еще и вашу повешу над кассой — отличная приманка для клиентов.

— Увы, нет! — Виктор Гюго развел руками. — Вообще говоря, — сказал он Лезерику с Фриснахом, — для визитов, пожалуй что, уже нет времени. Вот только куплю газету, и пора обратно в музей. — Он поклонился. — Приятного вам дня, друзья.

Залман, увидев, что Гюго уходит, отчаянно вцепился в его руку и срывающимся от волнения голосом спросил:

— А все-таки, как ваше мнение, романы там и прочая литература — от этого действительно умнеют?

Виктор Гюго вздохнул:

— Роман, раз вы хотите знать, не в малой мере порождение необходимости. Другое дело — поэзия! Поэзия — вот самое главное!

И хоть никто из слушателей толком ничего не понял, все трое важно закивали головами, еще бы — говорит не кто-нибудь, а человек, имеющий музей! Великий человек засеменил назад к киоску, а на обратном пути, снова проходя мимо новых знакомых, дружески помахал им газетой. И, не останавливаясь, проговорил:

— Поэзия! Запомните, друзья мои, поэзия!

Он отошел уже довольно далеко, но вдруг обернулся и, снова взмахнув газетой, прибавил — голос был едва слышен:

— Придет время, и вы поймете. Вы сами — это тоже поэзия.

И он исчез до следующего раза.

Нищий

В тот воскресный вечер Артур Альмезен выходил из кино «Сен-Поль». Фильм ему очень понравился. В зале он случайно встретил соседа по лестничной площадке, и теперь тот спешил скорее сесть в автобус и домой, Артуру же хотелось побеседовать. Он выплескивал свои впечатления, ораторски выбрасывая вперед руку в подкрепление слов, а сосед соглашался со всем, что бы он ни сказал. Должно быть, один из таких размашистых жестов он чуточку, на долю секунды, передержал. Всего на долю секунды.

И этого хватило, чтобы кто-то из проходивших по улице Сент-Антуан мимо кинотеатра положил в протянутую руку монетку и пошел восвояси, довольный тем, что совершил доброе дело.

Спустя минуту невнимательный благодетель уже входил в ближайший дом.

А Альмезену понадобилось несколько мгновений, прежде чем он осознал происшедшее и, показав соседу лежавшее на все еще раскрытой ладони возмутительное подаяние, выдохнул:

— Видали? Каково!

Сосед взглянул и машинально сказал:

— Не очень щедро.

И наконец устремился к остановке автобуса.

Альмезен же остался стоять на месте.

Сначала он хотел просто выбросить монетку в сточную канаву, но это не стерло бы оскорбление. Раздумывая, как поступить, он подошел к дому, в котором скрылся обидчик. Что ж, достаточно найти его этаж, постучать и вернуть монету, объяснив, что он солидный, всеми уважаемый скорняк, ему пошел шестой десяток и он не потерпит, чтобы кто-нибудь, пусть даже по ошибке, подавал ему милостыню.

В коридоре было темно. Тусклый свет — декабрь, четыре часа дня — едва-едва пробивался сквозь забранное сломанной решеткой окошко над дверью. Альмезен не сразу нашел выключатель. Но и когда зажглась наконец слабая лампочка, это не сильно облегчило его поиски. Привратницкая была заперта. Имена жильцов в списке ни о чем ему не говорили. Тогда он поднялся по лестнице и наудачу позвонил в левую дверь. Никто не открыл. Позвонил в правую — женский голос спросил сначала на идише, потом по-французски:

— Кто там? Минутку, я иду…

— Извините, пожалуйста, — сказал он тоже на идише, чтобы расположить к себе хозяйку.

Она открыла. Альмезен снял шляпу и пустился в объяснения. Хозяйка удивилась, пригласила его в крохотную прихожую, дала тапочки, чтоб не запачкать натертый паркет, и провела в комнату.

— Значит, вы стояли около кино «Сен-Поль», просили милостыню… — пересказала она на идише то, что поняла из его рассказа. И продолжила, глядя ему в глаза, по-французски: — И не стыдно вам попрошайничать, как какой-нибудь шнорер?[7] Приличный господин, хорошо одет… У вас что, никого нет?

Альмезен чуть не задохнулся:

— Но, мадам! Все совсем наоборот, о чем я и твержу вам битый час!

Она округлила глаза:

— Что вы кричите?

— Но, мадам! — Он затряс головой. — Я же говорю: произошло недоразумение. И я хочу вернуть монету человеку, который подал мне ее по ошибке! Разве это так трудно понять? Очень трудно?

— Я все прекрасно поняла, — кивнула она. — И не кричите, как сумасшедший! Какой-то господин подал вам слишком крупную монету, и вы, как честный человек, хотите ее вернуть и получить взамен поменьше, чтобы не вышло так, как будто вы нечаянно украли.

Он утер лоб:

— Да нет, мадам! У меня своя лавка на бульваре Севастополь, там все меня знают, мне пятьдесят пять лет и…

— При чем тут возраст! — перебила она. — Мне пятьдесят четыре, а я еще совсем не старая!