Встречи у метро «Сен-Поль» - [37]
Ну а в те дни, когда настроение у бакалейщика бывало превосходное, он мог даже выпалить в отважившегося переступить порог лавки отрывистым:
— Что нужно?
Покупатель чуть не падал с ног от неожиданности. В вестерне он непременно выстрелил бы в ответ в порядке законной самозащиты. Но в Четвертом округе у людей крепкие нервы. И вошедший, показывая на пирамиду банок с зеленым горошком, спокойно говорил:
— Дайте мне вот это!
— Что — это? — спрашивал Верден, уставясь в пол.
— Зеленый горошек.
— Зеленого горошка нет!
— Да как же нет, когда вон он, на полке у вас за спиной. Дайте мне одну банку.
— Нет.
Покупатель хватался рукой за то место, где у ковбоя висит кобура:
— Ну хватит, месье Верден. Дайте мне банку горошка с той полки. У меня мало времени.
Атмосфера накалялась, бакалейщик занимал боевую позицию:
— У меня тоже нет времени. Берите что-нибудь другое, это отложено на заказ.
— Дайте банку горошка, или я к вам больше ни ногой, — кипятился покупатель.
Оскар Верден выходил из-за прилавка и, глядя неприятелю в лицо, цедил:
— Вам сказано: горошка больше нет. А это — на заказ.
— Немедленно подайте мне горошек, не то я позову полицию! — Случалось, покупатель цитировал услышанное в фильме.
Верден выставлял кулаки на уровне блокнота. Неколебимый, как скала, готовый отразить любую атаку, он сам бросался в схватку:
— Зовите хоть министра всей полиции! Я сказал, что сказал: тот горошек отложен! Зовите хоть раввина всей полиции, все равно не получите ни банки!
Покупатель на шаг отступал и сбавлял тон:
— Ну будьте же благоразумны!
Верден, однако же, так просто не сдавался.
— Вы угрожали мне полицией! — твердил он.
— Это я только так. Стану я бегать за полицией из-за какой-то баночки горошка, которую теперь-то вы мне прекрасно продадите, правда?
Верден заслонял своим телом полку с консервами:
— Не дам ни банки, пока я тут хозяин!
— Но мне необходим горошек, жена велела принести.
Верден охотно переключался на другую тему:
— Так у вас есть жена?
— Ну да, — недоуменно отвечал покупатель.
— И вы ее любите?
— Да, но какое это имеет отношение к горошку?
— Никакого. А вы хотите, чтобы все было логично?!
В это время звонил телефон. Верден снимал трубку, говорил: «Алло», потом: «Да… да… да…» — после шестого «да» рявкал: «Нет!» — и бросал трубку.
— Ну вот, — стерев пот со лба, он снова обращался к покупателю, — теперь можете забирать хоть все банки своего горошка. Сколько вам дать?
— Одну. А что вдруг такого изменилось?
— Не ваше дело, — отвечал бакалейщик, засовывая покупателю в сумку шесть банок.
— Мне только одну! — возражал тот.
Верден сверлил его взглядом:
— Вы мне морочите голову со своей женой. Пристаете со своей полицией. И в конце концов берете одну несчастную банку горошка?
Покупатель взрывался:
— Силы небесные! И за какие только грехи меня занесло в лавку к этому бесноватому!
Он кричал:
— Мне не нужно шесть банок! Вам позвонили и отменили заказ, так? И вы решили, раз такое дело, всучить все мне! Я что вам, свалка? Да вы… вы знаете кто?.. Вы просто…
Он форменным образом задыхался от злости. Верден подскакивал и хлопал его по спине. Это помогало: покупатель переводил дух и машинально бормотал «спасибо».
— Не за что! — скрежетал бакалейщик.
И тут снова звонил телефон. «Нет… нет… нет…» — говорил Верден, после шестого «нет» рявкал: «Да!» — и бросал трубку.
За это время покупатель приходил в себя:
— Ладно, так и быть. Здоровье дороже каких-то консервов. Давайте сюда ваши банки, вот вам деньги, и я пошел.
— Не выйдет, — отвечал Верден. — Вы что, не слышали? Отмену отменили.
Покупатель закатывал глаза, шатаясь, выходил за дверь и оседал на землю. Ведь и самое сильное сердце, бывает, сдает. А что уж тут причиной: нервотрепка, жара, духота или, может, Верден? Кто это знает!
Бакалейщик, стоя на пороге, глядел на лежащего и вздыхал:
— Жаль. В кои-то веки разговоришься с человеком…
Кто-то вызывал «скорую помощь», она приезжала, и, лежа на носилках, покупатель предостерегал санитара:
— Если хотите сберечь свои нервы, не покупайте зеленый горошек в этой лавке.
Водитель включал сирену, а санитар поглаживал больного по плечу:
— Не волнуйтесь, месье. Уж слишком мы расстраиваемся из-за вещей, которые того не стоят! Горошек, нервы, бакалейщики, смысл жизни — какие пустяки! Ведь главное — совсем другое!
— Что же? — вяло шептал размякший пациент.
А санитар, пока карета мчалась от ратуши к больнице Отель-Дьё, все время повторял:
— Другое.
Явление Виктора Гюго
Залман Лезерик получал по почте еврейскую газету на идише. А кроме того, каждый день часов в десять-одиннадцать покупал в киоске еще одну, на французском. Хотя бы для того, чтобы получше знать о тех событиях глобального масштаба, которые никак не отражались на его частной жизни. Ничего особенного он собой не представлял. Но в прошлом, пока не ушел на покой, ездил по парижским пригородам и торговал на рынках подержанными книгами и журналами, а потому сохранил привычку с величайшим почтением относиться к печатному слову. Так что, отойдя от дел и продав свой фургончик, оставил большую часть скопившегося товара у себя. Груды нераспроданных книг да еще и газеты, которых каждый день все прибывало, — во всем квартале, несомненно, он один был окружен таким количеством типографской продукции.
Книгу, которую вы держите в руках, вполне можно отнести ко многим жанрам. Это и мемуары, причем достаточно редкая их разновидность – с окраины советской страны 70-х годов XX столетия, из столицы Таджикской ССР. С другой стороны, это пронзительные и изящные рассказы о животных – обитателях душанбинского зоопарка, их нравах и судьбах. С третьей – раздумья русского интеллигента, полные трепетного отношения к окружающему нас миру. И наконец – это просто очень интересное и увлекательное чтение, от которого не смогут оторваться ни взрослые, ни дети.
Книга состоит из сюжетов, вырванных из жизни. Социальное напряжение всегда является детонатором для всякого рода авантюр, драм и похождений людей, нечистых на руку, готовых во имя обогащения переступить закон, пренебречь собственным достоинством и даже из корыстных побуждений продать родину. Все это есть в предлагаемой книге, которая не только анализирует социальное и духовное положение современной России, но и в ряде случаев четко обозначает выходы из тех коллизий, которые освещены талантливым пером известного московского писателя.
Эти дневники раскрывают сложный внутренний мир двадцатилетнего талантливого студента одного из азербайджанских государственных вузов, который, выиграв стипендию от госдепартамента США, получает возможность проучиться в американском колледже. После первого семестра он замечает, что учёба в Америке меняет его взгляды на мир, его отношение к своей стране и её людям. Теперь, вкусив красивую жизнь стипендиата и став новым человеком, он должен сделать выбор, от которого зависит его будущее.
Оксана – серая мышка. На работе все на ней ездят, а личной жизни просто нет. Последней каплей становится жестокий розыгрыш коллег. И Ксюша решает: все, хватит. Пора менять себя и свою жизнь… («Яичница на утюге») Мама с детства внушала Насте, что мужчина в жизни женщины – только временная обуза, а счастливых браков не бывает. Но верить в это девушка не хотела. Она мечтала о семье, любящем муже, о детях. На одном из тренингов Настя создает коллаж, визуализацию «Солнечного свидания». И он начинает работать… («Коллаж желаний») Также в сборник вошли другие рассказы автора.
Тревожные тексты автора, собранные воедино, которые есть, но которые постоянно уходили на седьмой план.
Судьба – удивительная вещь. Она тянет невидимую нить с первого дня нашей жизни, и ты никогда не знаешь, как, где, когда и при каких обстоятельствах она переплетается с другими. Саша живет в детском доме и мечтает о полноценной семье. Миша – маленький сын преуспевающего коммерсанта, и его, по сути, воспитывает нянька, а родителей он видит от случая к случаю. Костя – самый обыкновенный мальчишка, которого ребяческое безрассудство и бесстрашие довели до инвалидности. Каждый из этих ребят – это одна из множества нитей судьбы, которые рано или поздно сплетутся в тугой клубок и больше никогда не смогут распутаться. «История Мертвеца Тони» – это книга о детских мечтах и страхах, об одиночестве и дружбе, о любви и ненависти.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.