Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах - [20]

Я не смог встретиться с ней во время моего следующего визита в Советский Союз в 1956 году. Пастернак сказал мне, что Анна Андреевна очень хотела бы повидать меня, но обстоятельства препятствуют этому. Ее сын, арестованный второй раз вскоре после моего знакомства с ним, недавно был освобожден из лагеря. Поэтому Ахматова опасалась видеться с иностранцами, тем более, она приписывала злостную кампанию партии против нее нашей встрече в 1945 году. Сам Пастернак не думал, что та встреча причинила Анне Андреевне какой-то вред, но необходимо было считаться с ее мнением. Ахматова, однако, хотела поговорить со мной по телефону. Сама она не могла позвонить, так как все ее звонки прослушивались. Пастернак сообщил ей, что я в Москве, что моя жена очаровательна, и жаль, что Ахматова не сможет ее увидеть. Сама Анна Андреевна пробудет в Москве еще недолго и лучше, если я позвоню ей немедленно. «Где вы остановились?» – спросил Пастернак. «В британском посольстве». "Вы не должны звонить оттуда и по моему телефону тоже нельзя.

Только из автомата!"

Позже в тот же день состоялся мой телефонный разговор с Ахматовой. «Да, Пастернак рассказывал мне о вас и вашей супруге. Я не могу встретиться с вами по причинам, которые вы, надеюсь, понимаете. Как долго вы женаты?» «Совсем недолго». «И все же, когда именно вы женились?» «В феврале этого года». «Она англичанка или американка?» «Наполовину француженка, наполовину русская». «Ах, вот как». Наступило долгое молчание. «Как жаль, что я не могу вас увидеть! Пастернак говорил, что ваша жена прелестна». Снова молчание.

«Хотите почитать мои переводы корейских стихов с предисловием Суркова? Вы, очевидно, понимаете – с моим знанием корейского… К тому же, не я выбирала стихи для перевода. Я пошлю вам книжку». Вновь молчание.

Затем она заговорила о том, что ей пришлось пережить. Некоторые, до тех пор верные и преданные друзья, отвернулись от нее. Другие, напротив, проявили благородство и мужество. Она рассказала, что перечитала Чехова, которого раньше полностью отвергала и пришла к выводу, что «Палата No 6» в точности описывает ее собственное положение и положение многих ее друзей.

«Пастернак (она всегда называла его в наших разговорах по фамилии и никогда – Борис Леонидович: русская привычка), очевидно, пытался объяснить вам, почему мы не можем увидеться. Он сам пережил трудные времена, но далеко не такие страшные, какие выпали мне. Кто знает, встретимся ли мы еще когда-нибудь. Не позвоню ли я ей еще раз?». Я пообещал, но когда собрался, оказалось, что Ахматова уже покинула Москву, а звонить ей в Ленинград Пастернак строго запретил.

При следующей нашей встрече в Оксфорде в 1965 году Ахматова в деталях описала кампанию властей, направленную против нее. Она рассказала, что Сталин пришел в бешенство, когда услышал, что она, далекая от политики, мало публикующаяся писательница, живущая сравнительно незаметно, и потому до сих пор стоявшая в стороне от политических бурь, вдруг скомпрометировала себя неформальной встречей с иностранцем, да к тому же представителем капиталистической страны. «Итак, наша монашенка принимает чужеземных шпионов», – заметил он (как уверяют очевидцы) и потом разразился потоком таких непристойностей, которые она не может повторить. Тот факт, что я никогда не работал в разведывательной службе, не играл для него никакой роли: все представители иностранных посольств и миссий были для Сталина шпионами. «Конечно, – продолжила Ахматова, – старик уже ничего не соображал. Все присутствовавшие при его бешеном выпаде утверждали, что перед ними был человек, охваченный патологической манией преследования».

В день моего отъезда из Ленинграда 6 января 1946 года у лестницы, ведущей в квартиру Ахматовой, поставили часового, а в потолок ее комнаты вмонтировали микрофон, скорее не с целью прослушивания и слежки, а для того чтобы запугать ее. Ахматова тогда поняла, что обречена, и хотя анафема из уст Жданова прозвучала месяцами позже, она приписывала ее тем же событиям.

Она прибавила, что мы оба бессознательно, одним лишь фактом нашей встречи положили начало холодной войне, оказав этим влияние на историю всего человечества. Ахматова была совершенно убеждена в этом. Как свидетельствует Аманда Хайт в своей книге, она видела в себе самой историческую фигуру, предназначенную стать виновником космических конфликтов (прямая ссылка на одно из ее стихотворений). Я не протестовал, хотя Анна Андреевна явно преувеличивала значение нашей встречи, что может быть объяснено неистовым выпадом Сталина и последующими за ним событиями. Я боялся своими возражениями оскорбить ее представление о себе самой, как о Кассандре, наделенной историко-метафизическим видением. И потому промолчал.

Затем Ахматова рассказала о своей поездке в Италию, где ей вручили литературную премию Таормина. По возвращении ее посетили представители советской секретной службы, задавшие ей ряд вопросов: каково ее впечатление от Рима, наблюдала ли она проявление антисоветских настроений в делегации писателей, встречалась ли с русскими эмигрантами. Она сказала в ответ, что Рим показался ей языческим городом, все еще ведущим войну с христианством.