Встречи на Сретенке - [8]

- Да нет, Володя... Когда шила белье, уставала больше. Просто как-то раскисла... Шла война - мы все держались изо всех сил, а сейчас, видимо, реакция. Странно, но у нас на работе некоторые стали жаловаться на недомогания, которые не давали о себе знать во время войны, - она улыбнулась. - Все три года я жила как под дамокловым мечом - ждала самого страшного, но теперь все кончилось, ты дома, а я все еще не верю этому чуду. Нам очень повезло, Володя.

Он кивнул... Мать ни разу ни слова не сказала о его увечье, не охала и не ахала, даже делала вид, что не обращает никакого внимания на его безжизненную руку. И "нам повезло" она повторяла часто.

Да, конечно, повезло не угодить в число тех пяти-шести миллионов, о которых поминали с Деевым.

После обеда мать посмотрела на Володьку и сказала:

- Володя, я очень боюсь, вдруг Юлины родители как-то узнают о твоем возвращении и... - она замолчала. - Тебе трудно идти к ним, я понимаю, но это надо, Володя.

- Я схожу к ним, только чуть позже... Сейчас не могу. - Он взглянул на мать.

Она выглядела не только усталой, похудела еще больше с того, сорок второго года, появились морщины и седые волосы, а ей только сорок три, и Володька в школе всегда хвастался, что у него самая молодая мать. Она ответила на его взгляд слабой понимающей улыбкой, но все же твердо повторила:

- Это надо, Володя. И не откладывай, пожалуйста.

Юлькина часть оказалась недалеко от расположения их бригады, километрах в восьмидесяти... И, как только через Москву они обменялись адресами, переписка пошла частая, особенно когда после коротких, но тяжелых боев на участке Сытьково - Бутягино их часть отвели на отдых и появилось время... Первые Юлькины письма не вызывали тревоги, она находилась не на передовой, но вскоре появилось в них нечто обеспокоившее его.

"Дорогой Володька! Наверное, ты все-таки был прав, говоря, что война не для девчонок. Трудно порой бывает. Помнишь, я жаловалась, что выдали мне такую огромную шинель, в которую можно меня обернуть три раза? А вот недавно она меня спасла - пока меня вывертывали из нее, я проснулась и так завопила, что все вскочили, как по тревоге, и тому человеку пришлось ретироваться. Таких немного, но противно и надоедает..."

Володька злился, кусал губы и не раз намекал начальству, чтоб отпустили его денька на два, но начальство намеков не понимало, вернее, делало вид, а Володька мучился: всего часа четыре на попутных машинах до Юльки, а невозможно. Он думал, что появление его в Юлькиной части положило бы конец всяким там приставаниям к ней.

В другом письме Юлька писала, что, на ее беду, понравилась она одному майору, человеку, на ее взгляд, нехорошему, и что если его ухаживания не прекратятся, то придется просить о переводе в другое подразделение. Это встревожило Володьку еще больше, ведь "другое подразделение" могло обернуться передовой.

После того письма Юлька долго молчала, и Володька не знал, что и думать, ходил мрачный, все валилось из рук. Занятия со взводом разведки, увлекшие его поначалу, стали тяготить и надоедать... Когда он возвратился в свою часть, ему предложили на выбор либо роту, либо взвод разведки. Володька взял взвод, точнее, его остатки. В боях на участке Сытьково - Бутягино взводу не пришлось быть в деле, и сейчас он, помня свою разведку на Овсянниково, в которой только чудом удалось добраться до немцев и захватить "языка", усиленно занимался с ребятами. Каждую ночь ползали они на имитированную оборону противника, сделанную по всем правилам - и с проволочными заграждениями, и минами, и консервными банками. Раздобыли трофейные немецкие осветительные ракеты. Их запускали бойцы, изображающие противника... Целую неделю не удавалось им скрытно, не обнаружив себя, подобраться к "противнику". Долго не могли научиться бросать ножи и много переломали немецких штыков, хрупкая сталь которых не выдерживала неудачных бросков. Многое приходилось осваивать самим, так как не все было в руководствах и инструкциях. И вот эти занятия после последнего письма Юлькиного Володька стал проводить вяло, без прежнего напора.

Жили они в лесу, километров шестьдесят от передовой... Недалеко находились две деревеньки, но ходили туда редко, да и незачем - молодух не было, одни старики да старухи... Кормили неважно, но с этим мирились и те, кто побывал на передовой, и те, кто прибывал на пополнение из госпиталей, знали: лучше любой недоед, чем передний край, куда можно попасть за два ночных перехода. Но бригада пополнялась медленно, и вряд ли раньше зимы попадут они на фронт. В лесу обжились, устроили большие землянки с двойными нарами, обзавелись печурками - живи не тужи.

Пивная кружка с пеной у Володьки вышла неплохо. Некоторая небрежность акварельных мазков, сделанных неумелой пока левой рукой, даже пошла на пользу. А вот с текстом он намучился, буквы получились кривоватые, края неровные... Ладно, сойдет, подумал Володька и, завернув ватман, направился в "Уран" к Толику.

Тот стоял за буфетной стойкой в белом халате с очень серьезным и деловым видом.

- Принес?

- Держи, - протянул Володька сверток.