Встречи на аэродромах - [26]

В самом деле: без активного нажима в течение предстартовых недель ракета и корабль, наверное, вообще никогда не были бы готовы.

А без снятия напряжения непосредственно перед пуском сильно повысилась бы вероятность что-то впопыхах забыть, недоделать, упустить из виду... Наверное, старинный обычай — присесть перед дорогой — имеет под собой приблизительно такие же основания.

Туполев, как и Королев, явно придавал моральной обстановке первого вылета, настроению его исполнителей, их внутреннему тонусу немалое значение.

Но вернемся к событиям того декабрьского дня.

После команды Генерального события закрутились в весьма резвом темпе. Впрочем, темп более размеренный автоматически исключался... положением стрелок часов — до захода солнца оставалось уж совсем недолго. Но, с другой стороны, и дел перед взлетом тоже почти не оставалось: все — начиная с самолета и кончая дежурным вертолетом с санитарной и спасательной командами на борту — давно находилось «под парами».

Мы проехали в своем оранжевом фургоне вдоль полосы вперед, поближе к тому месту, где машина должна была оторваться.

За «сто сорок четвертой» закружились клубы снега, пыли, выхлопных газов — двигатели запущены. Экипаж просит взлет — руководитель полетов дает разрешение...

Короткий двадцатипятисекундный разбег — и самолет оторвался от земли. Из-за опущенного (для улучшения обзора вперед) носа пилотской кабины кажется, что он о чем-то задумался. Но долго наблюдать это зрелище не пришлось — погода хоть и улучшилась, но нельзя сказать, чтобы очень намного, — уйдя в воздух, Ту-144 быстро растворился в дымке.

Прошло около получаса, и, сделав два круга, он вновь появился во мгле, заходя на посадку. Еще несколько десятков секунд — и Ту-144, звеня работающими на холостых оборотах двигателями, катится по бетону.

...А потом полагался послеполетный разбор, но Туполев его отменил.

— Успеем, — сказал он.

И в этом тоже был немалый резон. В самом деле, до второго полета предстоит разобраться во множестве записей, сделанных самопишущей аппаратурой за 38 минут первого вылета. Давно прошли те времена, когда мы страдали от скудости информации, снимаемой в испытательном полете. Сегодня трудности диаметрально противоположные: как бы не утонуть в обилии этой информации!..

Да и не только в этом дело: отменяя разбор, Туполев — так, по крайней мере, истолковали его решение присутствующие — в полной мере отдавал себе отчет в том, что вылет, а еще больше — ожидание вылета изрядно поистрепали не только экипаж, но, пожалуй, вообще всех потенциальных участников разбора. Сейчас интересы дальнейшего хода дел требовали прежде всего одного: дать людям «разрядиться»...

* * *

Вылет «сто сорок четвертый» был праздником, наверное, для каждого, кто имел хоть самое малое касательство к этому событию.

Нетрудно представить себе, каким же праздником оно было для Генерального конструктора! Впрочем, он и сам не скрывал этого: шутил, смеялся, охотно разговаривал с окружающими (куда девался мрачновато нахохлившийся старик, сидевший час назад в автомобиле на краю летного поля?), фотографировался с летным экипажем, с механиками, мотористами, с кем угодно, — словом, откровенно радовался происходящему...

Как много пережил в своей большой — не просто долгой, но именно большой — жизни этот человек! Ему дано было счастье много, много раз видеть реальные результаты дел своих, но дано было познать и горькие стороны жизни: людскую несправедливость, неблагодарность, клевету. Не зря, однако, были сказаны умные слова о том, что «тяжкий млат, дробя стекло, кует булат».

Андрей Николаевич Туполев — и в техническом творчестве, и просто в жизни — был всегда сильнее любых внешних обстоятельств.

Он был — булат.

Тот апрель...

В стартовом расписании на пуске первого «Востока» я назывался несколько загадочно: «инструктор-методист по пилотированию космического корабля».

Наверное, в обширной истории всех и всяческих инструктажей это был первый случай, когда инструктирующий сам предварительно не испробовал, так сказать, на собственной шкуре того, чему силой обстоятельств оказался вынужден учить других. Но иного выхода не было. Людей, которые имели бы за плечами личный опыт космических полетов, на земном шаре еще не существовало. Оставалось одно: привлечь к делу специалистов, умеющих управлять летательным аппаратом если не в космосе, то хотя бы в околоземной атмосфере. Привлечь летчиков. Или, еще лучше, — летчиков-испытателей, работа которых, кстати, в значительной мере в том и состоит, чтобы каждый раз заранее, на Земле, представлять себе, что и как произойдет в полете (иначе, как проверено жестокой статистикой, долго не пролетаешь...).

И вот месяцы занятий с первой шестеркой симпатичных старших лейтенантов и капитанов — будущих космонавтов — позади.

Позади и полеты двух беспилотных космических летательных аппаратов, полностью идентичных «Востоку» и по конструкции, и по программе одновиткового полуторачасового полета, и по внутреннему оборудованию, — словом, по всему, за исключением двух пунктов. Первое, самое существенное отличие этого корабля от «Востока» заключалось в том, что рабочее место космонавта занимал в нем не живой человек, а искусно сделанный манекен. Второе отличие было, в сущности, следствием первого: поскольку манекену ни пить, ни есть не требовалось, небольшой контейнер, располагавшийся справа от космонавта и предназначенный для хранения еды и питья (космонавты, кажется с легкой руки Быковского, прозвали его: «Гастроном»), по прямому назначению не использовался. Вместо продуктов в нем помещалась клетка с подопытной собакой: Чернушкой в полете 9 марта и Звездочкой — 25-го.