Встречи и знакомства - [37]

У графини Розалии не было никого в мире, ее никогда никто не посещал, кроме брата, бедного мальчика, у которого ровно ничего не было, чем бы он мог поделиться с сестрой, и, несмотря на это, повторяю, с первой минуты поступления ее в Смольный и до самого момента выпуска она никогда и ни в чем не чувствовала недостатка. В маленьком классе ей присылались нарядные куклы, позднее красивые и нарядные тетради, а когда наступил выпуск и ко всем выпускным воспитанницам стали приезжать модистки для примерки платьев и нарядов, к графине Розалии явилась одна из лучших в то время модисток Соловьева-Бойе с образцами дорогих и прихотливых материй, и ей сшито было дорогое и роскошное приданое, причем она оставлена была в Смольном на три лишних года пепиньеркой.

И никогда за все долгое время пребывания молодой графини в Смольном таинственная благодетельная рука не обнаружилась, никогда никто не узнал, чьей неясной заботой сиротливый, всем чужой ребенок был окружен предупредительной, истинно родственной заботой.

И только когда накануне дня выпуска на имя графини Розалии получена была роскошная корзина, наполненная дорогими кружевами, лентами, горжетками, словом, всеми мелочами, входящими в состав женского туалета, и когда под всеми этими волнами модных лент и кружев глубоко тронутая графиня Розалия нашла на дне нарядной корзины польский молитвенник в черном бархатном переплете с серебряным крестом наверху, – тогда только всем ясно стало, чья нежная, заботливая и деликатная рука издали ласкала и оберегала сиротливое детство всем равно чужого ребенка.

В немалую заслугу императрице Александре Федоровне следует поставить при этом еще и тот эпизод, которым сопровождалось печатание списков выпускных воспитанниц.

Обыкновенно при каждом выпуске печатается подробный список всех окончивших курс воспитанниц с обозначением имен, титулов и чинов их отцов. Естественно, что когда дело дошло до дочери лишенного всех прав и казненного чрез повешение польского мятежника, те лица, на обязанности которых лежало составление этих списков, поставлены были в серьезное затруднение. Обратились к конференции совета, и только по настоятельной просьбе императрицы государь согласился поставить в списках: «графиня Розалия Александровна К[оловрат-] Ч[ервинская], дочь умершего камергера бывшего двора Польского».

Кто знал хорошо императора Николая I, тот легко поймет, какой заслугой со стороны императрицы было убедить его согласиться на такую подпись[131].

Вообще во всем и со всеми императрица была крайне добра, и все ей лично служившие были ей так близки, что, умирая, она пожелала проститься со всеми, кто числился на личной ее службе.

Как я уже сказала выше, впоследствии мне наглядно пришлось убедиться в доброте императрицы Александры Федоровны, и этот эпизод, касавшийся лиц, мне близких и дорогих, я здесь приведу дословно, опуская подробности, ни для кого не интересные.

Я уже неоднократно говорила о том, что тетка моя более 40 лет служила Смольному монастырю, из стен которого она, в сущности, во всю долгую жизнь свою и не выезжала. Сама воспитанница Смольного, при тогдашнем курсе в 12 долгих лет – тетка осталась после выпуска в Смольном в качестве пепиньерки, затем заняла место классной дамы и затем уже сделана была инспектрисой, так что в ту эпоху, о которой идет речь, тетка уже 45-й год состояла на службе. Все это не могло не создать ей особого, почетного положения в Смольном.

Сама Леонтьева, несмотря на то, что положение, которое она занимала, было несравненно выше и почетнее положения инспектрисы, относилась к тетке с исключительным уважением, тем более что, несмотря на довольно преклонный возраст начальницы – ей было в это время около 50 лет, – тетка помнила ее еще воспитанницей в то время, когда сама она была уже пепиньеркой и чуть ли даже не классной дамой.

Тетка считалась одним из столпов Смольного, и всякий раз, как кто-нибудь из царской фамилии приезжал к нам, она всегда была на первом плане.

В эпоху, совпавшую с нашим выпуском, в семье нашей случилось событие, сильно повлиявшее на тетку и на старшую из моих кузин, усыновленную теткой и выпущенную из Смольного в год нашего поступления туда[132].

Кузина моя была ангел и по душе, и по характеру, и никто из тех, кто ее знал и ценил по достоинству, не мог и не смел упрекнуть ее в ее увлечении, но… свет зол и строг, и горький эпизод ее увлечения, доведенный до государя путем маскарадной интриги, так сильно прогневил его, что, вернувшись во дворец, он немедленно передал императрице выражение своей непреклонной воли о том, чтобы как тетка, так и старшая кузина, жившая при ней, были немедленно удалены из стен Смольного монастыря.

Государыня, кроткая и милосердная, пришла в ужас от такого решения и отвечала своему супругу, что она не успокоится и не уснет до тех пор, пока он не возьмет назад своих слов и не изменит своего строгого решения.

– Мне больно думать, – говорила она, умоляя своего супруга изменить принятое решение, – что когда-нибудь после нас кто-либо будет иметь право сказать, что мы таким образом наградили человека, нам чуть не полвека прослужившего.