Встречи и верность - [15]

Глеб уже несколько минут вертел в руках большую записную книжку отца, ему хотелось рассказать о ней Авдотье Никитичне, но она опередила его — протянула руку и взяла книжицу.

Посмотрев на маленького человечка, выцарапанного в верхнем уголке обложки, улыбнулась и заметила:

— Должно быть, Тараска уже много лет спустя нацарапал этого парня, в память о ее прежнем владельце. Ведь еще в лагерях военнопленных эту записную книжку Ярек подарил Пете и сказал:

— Береги, чешская!

И наверное, Петя никогда бы не расстался с подарком Ярека, но после взятия Николаева, летом восемнадцатого года, с Петей стряслась беда. Он столкнулся со своим младшим братом — они не виделись долгих пять лет. Петя окликнул его, но, прижавшись к калитке чужого дома, младший выстрелил в Петю. Промазал — и опять. Защищаясь, Петя убил его и тогда чуть ума не решился. Тарас ни на шаг не отходил от своего друга, ко мне приводил. Ничего не помогало. Тарас увидел, что не может Гржебик совладать с собою, и однажды закричал на него:

— Скажи мне, Петька-Чех, сознаешь ли ты себя чапаевцем?

Позднее Петя признался мне:

— Я будто проснулся; вижу: кричит на меня маленький, добрый мальчишка, выброшенный на улицу, научившийся жестоко драться, потому что сам он стосковался по дому, ласке, тишине.

И часто мне Петя повторял:

— Тараса я тогда пожалел больше, чем себя. И в тот день совершился у меня в душе перелом, и душа правильно срослась. А самое памятное — Гашекову книжку — подарил я русскому братичку…

Это Глебу могло показаться, что сорок лет — большой срок, но не Авдотье Никитичне, не ее чувству было считаться со временем. И она говорила долго, долго, а Глеб боялся проронить хоть слово.

А потом они читали записи в книжке Гашека, сделанные рукой взрослеющего Тараса:

«Думал ли комиссар Гашек, что его товарищ по плену, Петя Гржебик, попадет к Чапаеву? Нет, конечно, не думал. Но он пустил в жизнь своего Швейка и толкнул на сопротивление многих земляков. И пошли они в разные стороны, но к одной цели. Толчок дал Ярослав Гашек, и Гржебик пришел к Василию Ивановичу».

А на обороте странички, уже другим почерком, видимо, позднее, Тарас приписал:

«Бывает и так: из Праги в Николаев путь более короткий, чем за порог соседнего дома»…

ДЕТИ СУЛАКА

В Сулак привез Глеба на райкомовской «Победе» шофер Алексей. Познакомились они случайно в столовой ремесленного училища, куда оба зашли перекусить.

Разговорчивая буфетчица, накладывая Глебу красноватый винегрет, спросила:

— Вы не здешние, не балаковские? Или определились на ГРЭС? Ах, проездом, собираетесь в Сулак! Так на автобус уже опоздали. Минуточки. — Молодая женщина вдруг громко позвала: — Алексей!

И в столовой, где множество мальчишеских рук выбивали дробь жестяными кружками, наступила тишина. К стойке не спеша подходил высокий мужчина лет сорока пяти, в легкой темной куртке и кепке.

— Звали? — спросил он улыбаясь.

Гостеприимная женщина отрекомендовала его:

— Шофер райкома, секретаря отвозил к пароходу. — Она добавила, обращаясь к Алексею: — Попутчик до Сулака, — и, уже не обращая никакого внимания на Глеба и шофера, занялась другими посетителями.

Ночная степь открывалась не сразу, сзади и с боков машины она простиралась неоглядно темная. «Победа» шла быстро, и по обочинам в свете фар загоралась лебеда, вспыхивала полынь, и вдруг, застигнутый огнями, посреди дороги кружился маленький степной зверек с трепещущими длинными ушами. Машину то подбрасывало, то она петляла.

Алексей, не отводя глаз от дороги, говорил неторопливо, чувствуя себя в давнем сродстве с дорогой, со степью и тем, что крылось за темнотой:

— Сулак просторный, а кругом разбросаны среди степей леса, за Иргизом Братский, Круглый, к Пугачеву Степной гай, Разбойничий — все леса со степью встречаются.

Въехали в уснувшее село, только на почте светился огонек. Глеб увидел в окне русокосую девушку, вытряхивавшую содержимое огромного брезентового мешка. По селу машина двигалась медленно.

Алексей сказал:

— Едем по Топорковской улице, был такой красавец, из солдат, первый командир Сулацкого красногвардейского отряда. Вот не судьба — молодого высекла из жизни пуля, а его мамаша еще живая, правда, не в твердой памяти… А это Плясунковская, — с какой-то скрытой нежностью в голосе произнес Алексей.

Глеб удивился: обычно названия так примелькаются, что уже не вызывают в памяти старожила живого образа; другое дело приезжий, для него все примета, любопытство его обострено.

В окнах просторного деревянного дома маячила чья-то тень. Алексей пояснил:

— У нас в райкоме дежурный не спит, всю ночь телефоны стережет; район-то большой, чуть что — сигналят в свой центр.

Поблизости от райкома стояла изба шофера. Въехали во двор; Алексей провел гостя в небольшой летний домик.

— Отдыхайте, тут вам будет самостоятельнее, а то у меня ребятни много, облепят.

Когда лампа, зажженная хозяином, разгорелась, Глеб увидел на стенах, сбоку от большой русской печи, над дощатым столом, картины, написанные маслом. Зимний лес на заре, прикрытый сумерками, деревья, утопающие в снегу, потревоженные бураном. А в углу, над обтрепанным узким диваном, висел холст: деревянная церковка с высокой колокольней, воткнувшейся в светящееся, в перистых облаках небо.