Встречи - [8]
Симонов был чрезвычайно восприимчив к юмору. Правда, не смешлив — я не помню, чтобы он хохотал, что называется, во все горло, — но улыбчив. Я специально говорю об этом потому, что всегда удивлялся — почему чувство юмора, столь присущее ему в жизни, нашло столь малое отражение в его произведениях. Большинство симоновских персонажей, в том числе представляющие собой в той или иной степени alter ego автора, неизменно очень серьёзны. Исключений совсем немного: генерал Кузьмич в «Солдатами не рождаются» да военный корреспондент Гурский в «Мы не увидимся с тобой» — вот, пожалуй, и все. А нотки юмора в авторской речи у Симонова практически не встречаются; разве что в стихотворении «Если бог нас своим могуществом…», да и оно, как впоследствии рассказал в своих дневниках сам Симонов, было написано на пари и первоначально для опубликования не предназначалось.
Я говорю об этом именно потому, что в жизни, в личном общении Симонов был весьма склонен к юмору — хорошо воспринимал его и охотно шутил сам. Иногда облекал свои шутки в стихотворную форму. Надо думать, на счёту у Симонова немало таких миниатюр. Остаётся пожалеть, что он, по всей видимости, относился к ним не очень серьёзно — как к побочному, что ли, продукту своего творчества — и никогда не публиковал.
Интересно бывало наблюдать реакцию Симонова на обращения к нему. Таких обращений было видимо-невидимо, что, в общем, неудивительно: он был человеком крупного калибра, авторитетным, причём авторитет этот был не только и не столько «служебного» происхождения, связанного с какими-то занимаемыми его обладателем постами (как известно, секретарей Союза писателей — сорок пять или около того), а отражал его собственный, личный вес как писателя, общественного деятеля и человека. Поэтому неизбежно получалось, что он оказывался нужным массе самых разных людей.
Как реагировал на это Симонов? Был ли, что называется, «доступен»?
Не берусь ответить на этот вопрос однозначно. По моим наблюдениям, Симонов охотно откликался, если даже незнакомый ему человек — я говорю сейчас именно о незнакомых, о том, каким Симонов был верным и внимательным другом, уже сказано, — если даже незнакомый ему человек обращался по делу: с каким-то более или менее существенным сообщением, особенно касающимся дел литературных, с интересной рукописью или с просьбой помочь преодолеть свершающуюся несправедливость. Тогда Симонов брался за дело со всей присущей ему чёткой организованностью, не теряя времени на всевозможные ахи и охи. При этом ранг обратившегося был Симонову совершенно безразличен. Более того, у меня создалось впечатление, что на обращение человека, стоящего далеко от «руководящих кругов», он откликался особенно охотно.
Но если к Симонову — по горло занятому собственной, построенной даже не по суточному, а по почасовому графику работой и многочисленными общественными обязанностями — обращались не с делом, а с более или менее искусно замаскированным желанием «пообщаться со знаменитостью» (а таких атак хватало), он умел сухо и решительно подобные попытки пресечь. Вернее, даже не пресечь, а как-то пропустить мимо себя, не заметить их с такой демонстративной невозмутимостью, что атакующему не оставалось ничего другого, как ретироваться с таким видом, будто никакой атаки и не было. Тратить время на пустяка Симонов не любил. Органически не терпел этого.
Нередко бывает, что человек, в общем, работоспособный и организованный, достигнув степеней известных, как-то снижает уровень этих своих свойств, позволяет себе жить жизнью менее напряжённой, даже немного (а иногда и не немного) «почивает на лаврах».
У Симонова дело обстояло как раз наоборот. С годами присущие ему организованность, работоспособность, деловитость не только не снижались, но, напротив, усиливались. В последние годы он не позволял себе потратить впустую, пропустить между пальцев не только день, но буквально час жизни. Даже добрым застольем, которое весьма и весьма ценил прежде, перестал соблазняться (впрочем, в этом, конечно, была повинна и предписанная ему диета). Интенсивно работал — в Москве, Пахре, Гульрипши, даже в больницах, в которых вынужден был проводить чем дальше, тем больше времени. Похоже было, что он хотел успеть…
В рассказе Симонова «Третий адъютант» комиссар части, у которого убивают или тяжело ранят одного за другим трех адъютантов, придаёт большое значение тому, при каких обстоятельствах это случилось. И испытывает горькое удовлетворение, явно разделяемое автором рассказа, когда выясняется, что адьютант упал в бою, устремлённый вперёд. Упал на ходу.
