Встречаются во мраке корабли - [52]
— Знаешь, теперь три раза в неделю я буду приезжать поздней. У нас в школе организовали нечто вроде консультации или подготовительных курсов. Они продлятся три месяца. И те ребята, которых мы за это время признаем достаточно способными, будут допущены в июне к экзаменам.
Эрика равнодушно протянула руку за чаем, но почувствовала, что ухо у нее вытягивается, как у легавой.
— А что это за курсы? — тоже равнодушно спросила Ядвига.
Никто ни на кого даже не взглянул.
— Курс рисунка, курс черчения, своего рода помощь в том, что от них будет требоваться.
Ядвига на минуту вышла из комнаты, и тогда Эрика быстро спросила:
— Есть возрастное ограничение в этой школе?
— Мы принимаем ребят до семнадцати лет. — И, словно не сомневаясь, к чему клонит Эрика, добавил: — Тебе же нет семнадцати.
— Нет. Но… — Откуда что бралось, ведь она еще не решила. — Но гипс… Все равно я бы не могла сейчас ходить на эти курсы. Впрочем…
— Предположим, это можно было бы как-то устроить. А что «впрочем»?
— Да нет, ничего, я так…
— Ядвига говорила, что ты рисуешь. Покажи мне что-нибудь…
— Уверяю тебя, совсем не плохие рисунки, — сказала Ядвига, входя с блюдом клецек.
— Прекрати, Ядзя, — возмутился Филип. — Ты, кажется, готова поверить, что даже в живописи разбираешься!.. Черточки провести не умеет, — обратился он к Эрике, — редчайший антиталант. Принеси-ка эти рисунки. Похвала Ядвиги, знаешь ли, очень плохая рекомендация.
Забавно было сидеть между ними, по-свойски слушать их колкости, шуточки. Эрика не умела бы этого объяснить, но явно чувствовала, что ее присутствие ни капельки их не стесняет. Словно они испокон веку жили тут втроем. Ядвига, разумеется, особь статья, но и в Филипе было что-то очень приятное, то же непоказное дружелюбие, которое не обязывало, не мучило.
— Да мне нечего особенно показывать. За последний месяц я только тут немного рисовала… Правда принести?
— Скажи, где лежат, я сам принесу.
— Оставь, Филип, ничего страшного, не надо делать из нее калеки.
Когда она давала ему альбом, ей хотелось провалиться сквозь землю. Вдруг ясно стало, что все рисунки ее бездарны, а говорить о них — наглость. Почему так тихо? Даже огонь не трещит в камине…
Филип медленно рассматривал рисунки. Ядвига склонилась к нему.
— Ну, попробуй теперь сказать, что я ничего не смыслю, — сказала она, не в силах больше вынести молчания Филипа. — Это же квинтэссенция Беса.
— Знаешь, Эрика, это и вправду неплохо. Движение, линия… Разумеется, есть и недостатки, но… явно интересно, в этом что-то есть. О, и это интересно, красиво деформированный закат. Словно отраженный в воде. Ишь пуантилизмом[8] пробавляешься, девятнадцатого века манерочка. Погоди, Ядзя, вечно ты все вырываешь из рук. Хм, Дворец культуры а lá Никифор[9], не знаю, не уверен… Нет, это плохо, какое-то мертвое, неподвижное, наивность, но угрюмая, неискренняя — мне не нравится.
«Угрюмая наивность», — подумала Эрика. — Забавное сочетание слов, но я ведь тогда именно такая и была».
— Когда ты это делала?
— В самом начале, в Варшаве.
— Не вышло. Так вот, в рисунке никакая помощь тебе не нужна. В каком ты классе?
Что ж, этим должно было кончиться.
С независимостью, которой она никак от себя не ожидала, Эрика ответила:
— Ни в каком. Я только неполную среднюю кончила. Не сто́ит говорить, как до этого дошло, да и неважно, но факт есть факт. Что нужно сделать, чтобы допустили к экзаменам?
— Важно или неважно, но одно я должен знать: ты сидела два года в одном классе или вообще не училась все это время? Понимаешь, если ты целый год не училась, то дело хуже.
— Значит, хуже.
— Но ты ведь для чего-то существуешь, Филип, — перебила их Ядвига. — Не будь же тупым формалистом! Надо как-то изловчиться и все устроить. Это теперь наш ребенок.
Филип поднял глаза к потолку.
— Она еще не разуверилась в моих способностях «изловчаться»!
— Значит, надо переступить через себя. Между прочим, тебе не стыдно говорить ей «ты» и соглашаться, чтобы такая барышня обращалась к тебе на «вы»? Ты и без того достаточно старый, нечего еще стариться…
— Выпью с ней на брудершафт, когда она сдаст. И ни на минуту раньше. Слушай, девонька… Тебе придется здорово вкалывать. Я принесу программу, сориентируемся вместе, где у тебя слабое место, и подумаем, как тут помочь. Может, я даже сам сумею тебя подтянуть. А что? Пожалуй, еще справлюсь.
Полено, треща, догорало в камине; близился конец представления, страстным любителем которого была Эрика: борьба дерева с огнем — то злобность, то уступки его пламени, атака огня, слабеющее сопротивление терявшего силы дерева, последнее усилие, треск, несколько искр, тихое догорание, смерть.
— Красиво, — сказала она.
И больше ничего не прибавила. Ядвига и так понимает. Филип ушел сегодня пораньше, Ядвига сидела в кресле и вязала на спицах, а Эрика, лежа на кушетке и глядя на опущенную голову Ядвиги, задумалась. Кем была она теперь? Ведь не той прежней Эрикой, которую что-то непрерывно гнало отовсюду и жизнь которой, ни с кем не разделяемая, по сути дела, и жизнью-то не была…
Никогда раньше не чуяла она того медового вкуса, которым пропитана была теперь каждая секунда времени и от которого хотелось и плакать и смеяться. Не было вчера, не было завтра, только «теперь» и треск огня в камине.
