Встреча с пришельцем - [9]

— Так вот, я и есть тот самый Вячеслав Гарпун. Собственной персоной. Вместо меня похоронили другого. В его пиджаке были мои документы. Вернее, на нем был мой пиджак…

Свистюк затрясся от гомерического хохота.

— Ну у тебя ж и голова работает! Если бы я имел такую фантазию, то обязательно написал бы фантастический роман…

— Нарушаете, граждане, — непонятно откуда взялся милиционер.

— Извините, — смутился Свистюк.

— Послушайте, заберите меня в отделение, — попросил я милиционера.

Тот аж оцепенел от удивления.

— Серьезно прошу, заберите.

— Пока что нет оснований, — сказал он наконец.

— Ну а если я вам сознаюсь, что ограбил банк, что я агент двух иностранных разведок и заклятый валютчик, тогда заберете?

— Не понимаю, чего вы добиваетесь? — насупился милиционер.

— Встречи с вашим следователем. Ему раз плюнуть установить мою личность. Тогда все станет на свои места.

— Все станет, а ты сядешь, — скаламбурил Свистюк.

— За что? Чем я провинился?..

— А если ничем, то заканчивайте быстрее, — кивнул милиционер на бутылки из-под пива, — и давайте по домам!

7

Ночевал я у Свистюка.

Утром он познакомил меня со своей женой, представив как самого гениального человека нашей эпохи. Нельзя сказать, чтобы она была в восторге от знакомства, но завтраком накормила.

— Подозреваю, что дома тебя ждет небольшой фейерверк, — заметил Свистюк.

— Это мягко сказано, — согласился я.

— Тогда оставайся у меня и живи сколько хочешь, — обрадовался он.

— Благодарю. Возможно, и следующей ночью воспользуюсь твоим гостеприимством, — на всякий случай пообещал я.

…Оглядываясь вокруг, я юркнул в парадное и, пугаясь собственных шагов, стал подниматься по лестнице. Шел на ощупь: электрик, как всегда, зарабатывал себе премию за экономию электроэнергии. Топот сверху заставил меня прилипнуть к стене. Пробежал, едва не задев меня, Васька с четвертого этажа. Щелкнул замок. Кто-то прямо на меня что-то вытрусил. В квартире напротив залаяла собака. Потом все стихло.

Я остановился у своей двери и на всякий случаи нажал кнопку звонка. Никто не отозвался. Тогда я пошарил под ковриком. Ключ, как всегда, был на месте. Дрожащей рукой я вставил его в замок и вошел в квартиру.

Возможно, этот мой поступок кому-то и покажется легкомысленным. Но слишком нестерпимым было желание хоть на несколько минут оказаться в родных стенах, среди вещей, дорогих моему сердцу. Я обошел гостиную, задумчиво, словно оценщик из магазина «Мебель комиссионная», трогал лакированную поверхность шкафов, серванта. На письменном столе лежала моя папка с бумагами, которую я не успел перед отъездом на Кавказ спрятать в ящик. Все было как прежде. Если не считать моего портрета, висевшего на стене в черной рамке.

В кухне, как всегда, букет аппетитных запахов. На плите еще не остывший борщ. Наверное, утром доваривался. Конечно, я не мог не попробовать этот, как мне показалось, шедевр кулинарного искусства.

Но находиться долго в квартире было опасно. Хотя уроки у Леси и заканчивались где-то в час, я решил на всякий случай не задерживаться. Нижний ящик стола, где я держал свои документы, был не заперт. Я достал красный блокнотик, из-под обертки вытащил 120 рублей — деньги, которые собирал на подарок жене в честь нашей пятнадцатилетней семейной жизни.

В этом же ящике я нашел телеграммы соболезнования. Почти во всех текст был стандартным. Все глубоко скорбели по поводу моей безвременной кончины. Но особенно многословно скорбел, как ни странно, герой одного моего фельетона. Наверное, так обрадовался моей смерти, что и денег не пожалел.

Кожаная папка, которую я искал, оказалась на самом дне. В ней хранилась тетрадь с моими студенческими стихами. Интересно, что скажет о них Юрий Юрьевич Тощенко.

8

— Вы меня просили принести еще несколько стихов, — с ударением на слове «вы» сказала девушка с мальчишеской стрижкой.

Тощенко, делая пометки в календаре, мрачно заметил:

— Не совсем точно сказано: не просил, а умолял.

У Юрия Юрьевича, судя по всему, настроение было не из лучших. Наверное, поэтому, не слишком деликатничая, он объяснил девушке, что о публикации ее стихов и речи быть не может:

— Такие стихи, как у вас, могут у любого раз и навсегда отбить охоту к поэзии.

Этот приговор, безапелляционный, как отцовский подзатыльник, показался мне слишком суровым для нежного создания. Но создание встретило слова Тощенко такой скептической улыбкой, что стало ясно: девушка ему не поверила.

Даже трудно себе представить весь комизм ситуации: недавний заведующий отделом городского хозяйства сидел в своей родной редакции с тетрадкой стихов и, словно школьник, ждал, когда до него дойдет очередь. Предложение Тощенко, которое он вчера в кафе процедил сквозь зубы, смешно было бы принимать всерьез. Но не воспользоваться таким предлогом в моем положении было бы просто глупо. Тем более что эта игра начинала меня забавлять.

— И это все? — спросил Юрий Юрьевич тучного мужчину в очках, прочитав его опус. — По-моему, тут ни о чем. Вот что хотели вы этим сказать?

— Только то, что сказал, — снял очки посетитель.

— Простите, а что это по жанру — рассказ, новелла, этюд, поэзия в прозе? — Тощенко говорил подчеркнуто вежливо.