Встреча по ту сторону смерти - [22]

Дождь лил не переставая, уныло и монотонно. Земля была голой и размякшей, и лес был обнаженным и чужим. Но Василе был свободен. А свобода может изо льда выжать тепло, из полночи сделать свет и из самых запутанных лабиринтов может найти спасительную тропинку. Люди за нее платят жизнью. И вот, она есть у него. Правда, довольно относительная. Подобно зайцу, он спасся от гончих. Теперь он должен знать, как уберечься от зоркого кровожадного коршуна.

Снаружи послышались торопливые шаги, идущие от калитки. Затем кто-то открыл дверь в сени. Василе Оляндрэ очнулся от воспоминаний. Тоадер засуетился: в его глазах можно было прочесть страх.

– Садись, – успокоил его Василе. – Это Митря. Я его по походке узнаю.

В это время в дверном проеме появилась атлетическая фигура Митри. Увидев гостя, он удивился.

– Добрый вечер, мош Никандру, – протянул он руку. – И ты тоже, небось, не был на торжестве? Отец вот не пошел, периферия, говорит, неинтересно, не то, что в городе, – пошутил учитель, садясь рядом с Василе и обнимая его за плечи.

– Митруца, просьба к тебе, – обратился к нему отец, – принеси-ка нам, если можно, хорошего вина.

– Лучшее вино – это коньяк, отец, – сказал Митря и достал из шкафа бутылку «Дойны». – Специально для гостей…

– А может, найдешь все же графинчик крестьянского вина, неокуренного… – попросил отец. – А то с моим сердцем опасно пить крепкое.

– Хорошо, отец. Подождите минутку.

Он нырнул в дверь, вскоре его шаги затихли в ночи.

– Так это твой парень? – скорее удивился, чем спросил Тоадер.

– Он самый.

– Славный хлопец! А я и не знал, что его фамилия Оляндрэ. И как звать, не знал. Я у них недавно работаю. А видать, видел его в школе. И когда увидел, так и остановился, не знаю почему, но показался он мне знакомым. Вроде как я с ним встречался где-то раньше. Не думал, что он нашей крови… И мой, если бы жил, пусть земля будет ему пухом, тоже теперь был бы взрослым парнем.

Василе молчал, уставившись в половицу. А Тоадер продолжал сдавленным голосом:

– Летом сорок четвертого докатилась война и до нашей Сэлкуцы… Подались мы с Панагицей и с нашим Думитрашом. Вокруг был ад кромешный, я вел лошадей под узду. Они то и дело шарахались, могли погубить нас всех.

Потом начался обстрел. Один снаряд упал прямо сзади кэруцы, где сидели Панагица и Думитраш… Вот так я и остался один-одинешенек. Тогда и распростился я с селом, с именем моим, с фамилией… И с тех пор живу чужой жизнью. Ты думаешь, легко жить чужой жизнью?!

Тоадер глубоко, протяжно вздохнул.

– Да, много горя принесла людям война… – сказал Василе. – Я тоже не забуду тех дней. Что там творилось! Особенно на мосту через Прут. Небо смешалось с землей… Вместе с противником пытались смыться и те, у кого рыльце было в пуху. Однажды вечером, на закате, партизаны напали на беглецов. Среди тех была и одна наша односельчанка. Тяжело раненная, она все же старалась не терять сознание. Все успокаивала своего двухлетнего малыша. Кэруца осталась с одной лошадью… Другую взял хозяин, чтобы спасти свою шкуру…

– Неправда! Неправда это! – в ужасе закричал Тоадер, вскочив со стула. Его голос дрожал, готовый перейти в плач. – Тебе наврали! Обоих убило, и Панагицу, и Думитраша, царство им небесное. И мне ничего не оставалось, как спасти хотя бы собственную жизнь…

– То, что ты хотел спасти свою жизнь, верю, – спокойно продолжал Василе. – Ты ведь всегда думал только о своей жизни. Но то, что я говорю – чистая правда. Всех подробностей ты, может, не знаешь, или не помнишь, потому что думал лишь о себе, как бы спастись. Ты, видно, обрадовался, увидев, что Панагица при смерти. А ребенок тебе бы помешал, а, что еще хуже, выдал бы тебя с головой…

– Враки все это, брат Василе. Разве мог я… Мою Панагицу… моего собственного ребенка… Господи, пресвятая богородица…

– Это не враки, Тоадер. Никто мне этого не рассказывал. Я сам все видел своими глазами…

Тоадер еще больше выпучил глаза, его лицо стало белее стен. Губа дрожала, словно пытаясь сорваться с подбородка.

– И я был с теми партизанами, – продолжал Василе. – Панагица долго не протянула, померла через несколько дней. Похоронили мы ее в Вэленском лесу, невдалеке от наших партизанских землянок. Нашли мы ей место на уютной полянке, которую Панагица знавала и раньше. Она любила ту полянку… И сейчас отдыхает там… А мальчик…

Послышался скрип калитки и приближающиеся уверенные шаги.

– Вот он идет…

Тоадер Оляндрэ застыл с перекошенным бледным лицом, выпучив глаза и молитвенно подняв руки, словно пытался выдавить из себя какое-то слово, навсегда застрявшее в горле. Лишь нижняя губа, изуродованная шрамом, чуть подрагивала, уставшая, обессилевшая, как змеиный хвост на закате солнца…

– Извините, я малость задержался, – ставя графин на стол, сказал Митря. – Пришлось далеко бегать. Но зато вино что надо! – Он прищелкнул языком от удовольствия. – Хороший мускат. От одного аромата голова кружится. Ой, у меня только один стакан! Что поделаешь, холостяк, начинающий хозяин. Сейчас принесу.

Через секунду он уже был у тетушки Мэриоары.

Сквозь приоткрытую дверь было слышно, как он извиняется, что потревожил ее в столь поздний час, приглашая и ее на стаканчик.