Встань и иди - [22]

Я протестующе подняла обе руки.

— Не надо преувеличивать. Она… дама червей по призванию.

— Один — калека, вторая — шлюха! — не унималась Матильда. — При твоей мании дразнить род людской ты в конце концов приведешь к нам в дом черт знает кого. Почему бы и не нищего бродягу? Почему бы не папашу Роко?

Папаша Роко… А в самом деле, почему бы и не его? Иногда мы далеко уходим на охоту за дичью, которая прячется в норе совсем рядышком с нами. Прекрасная кандидатура для занесения в мой список! Но как подступиться к отвратительному старикашке, сморщенному двадцатью бесконечными годами отставки, напичканному макаронами, злословием и сожалениями?.. Папаша Роко… Все-таки надо его записать. Я опускаю прядь еще ниже на лоб.

9

Когда раздался звонок, Матильда была еще в сиреневом халате, наброшенном на ночную рубашку, а на голове у нее щетинились бигуди. Так как я не имею обыкновения расхаживать в чем попало и, встав с постели, сразу одеваюсь как полагается, открывать пошла я… вернее, потащилась, потому что чувствовала себя очень разбитой. Ура! То была «шляпа колоколом».

— Я привела его к вам рано, — сказала Берта Аланек. — Сегодня мне надо явиться на час раньше. Хозяин хочет объяснить мне мою работу. В другие разы я буду приходить позже. Ну вот. Теперь мне пора…

И все-таки она вошла — тихо, как мышка, лопоча другие невыразительные фразы, в которых без конца повторялось «надо», характерное для языка прислуги. Но благодарила она сдержанно. Похоже, что, привыкнув к помощи других, она находила ее вполне естественной. По взглядам, кидаемым ею на «первозданный хаос», легко угадывалось также, что она разочарована: богатая барышня, несомненно, устроила бы ее больше. Она была удивлена и, возможно, обеспокоена. Благотворительность — прихоть богачей. Но откуда эта прихоть у бедняков? Конечно, бедные помогают друг другу, но только в тех случаях, когда они знакомы. Наконец она наклонилась к ребенку, замотанному платком поверх капюшона, и шепнула ему:

— Слушайся даму!

Она ушла, втянув голову в плечи, шаркая тяжелыми башмаками. Я храбро объявила в пространство:

— Клод пришел!

— А-а! Его зовут Клод!

Матильда, скрывшаяся было в своей комнате, решилась оттуда выйти. Она приближалась, причесанная наполовину, разбрасывая вокруг себя пряди волос, руки, полы халата. Пока она рассматривала мальчонку, которого я усадила на высокую табуретку машинистки, и тот качал ногами, не доставая ими до пола, ее первый подбородок ушел во второй, а второй навис над третьим. Этот худышка с личиком птенца, втянувший головку в плечи, с почти бежевыми ресницами и завитушками латунного цвета вовсе не был противным. Матильда выжала из себя подобие довольно кислой улыбки, потом вторую улыбку, более печальную, а ее сменила третья, подходящая ко всем случаям жизни. Она перевела взгляд с ребенка вверх, на меня — тоже худую, тоже блондинку, но неприятного, более резкого, рогового оттенка. Вздох. Другой. Ничего не попишешь — я была тут, несгибаемая в своем облегающем платье. Ее глубоко опечаленный взгляд продолжал подниматься, словно взгляд беглеца, остановившегося перед последней стеной, слишком высокой и с угрожающе торчащими осколками стекол. Она не знала, что и сказать, бедняга, и, словно огромный браслет, вертела вокруг запястья свой непременный резиновый напульсник — по определению Люка, эмблему ее трудовой славы.

— В конце концов… — начала она.

В ней брала верх ее истинная натура. Бородавка на веке задергалась. На заплывшем жиром лице постепенно наметилась и расцвела настоящая улыбка.

— Завтракал ли он, по крайней мере? — спросила тетя.

Час спустя она уже спешила в угловой универмаг покупать детский «Конструктор».

* * *

Ребенок играл целый день, почти не двигаясь. Физический недостаток заменял ему послушание. В ресторане, где работала его мать, Клода приучили не привлекать к себе внимания. Он мало говорил, как все дети, которыми совсем не занимались. Он совершенно не ходил, даже не пытался перейти на другое место. Все это позволило мне сделать вывод:

— Видишь, тетя, он не будет нас обременять.

Честно говоря, я предпочла бы, чтобы он оказался подвижнее. Такая покорность судьбе меня раздражала., В чем дело? Его ноги были не хуже моих. Они могли бы ему служить, поскольку он ходил, стоило только ему почувствовать, что его поддерживают хотя бы одним пальцем. Почему он ждал этой поддержки, почему он не искал ее сам? Первая моя задача состояла в том, чтобы научить его держать равновесие — для нас это основа основ. Но сначала предстояло завоевать его доверие. Беда лишь в том, что я была не в лучшей форме. Мое плечо опять начало распухать, руки ослабевали, ноги оседали подо мной, как ножки набитой волосом куклы. Палки меня почти не выручали, и я с тревогой поглядывала на стоявшие в углу костыли, без которых обходилась уже несколько месяцев. Неужто мне снова придется к ним прибегнуть?

Кроме того, у меня были подопечные и помимо Клода. Меня очень тревожило, как они примут мое предложение. Нуйи ответил мне письмом по пневматической почте еще пятнадцатого: «Я не очень-то понял, к чему ты клонишь. Похоже, что ты и сама этого не знаешь. Но ты мне нра. Итак, будем превосходить. Будем превосходить самих себя, а все остальное к чертям