Вспышка. Книга 1 - [8]

Бабушка Голди ловко подхватила нить разговора.

– Благословен будь Соломон за все те часы, что он проводит в учебном заведении. Но ведь быть стипендиатом это не совсем то, что нужно молодому человеку, чтобы обеспечить семью, не правда ли?

Рахиль и Ева выглядели шокированными. Осмелиться поставить под сомнение призвание стипендиата, посвятившего себя изучению Талмуда, было богохульством.

Бабушка Голди воспользовалась их молчанием.

– Возможно, нашей Сенде следует выйти замуж за кого-нибудь более… более обеспеченного? – предположила она, скрестив на груди руки и постукивая по ним пальцами.

– Но почему? – спросила Ева, выглядя более чем раздраженной. Ее голос перешел на визг: – Каждый из нас вносит свой вклад в благосостояние изучающих Талмуд стипендиатов, и больше всех делаем это мы, Боралеви. Поэтому скажите мне, вы что же, думаете, что, как только Соломон женится, мы перестанем ему помогать?

Молчание бабушки Голди было красноречивее слов.

– Вы забываете, что изучающий Талмуд стипендиат сделает честь любой семье, – важно проговорила Рахиль Боралеви, делая ударение на слове «любой».

Бабушка Голди уставилась на нее проницательными глазами.

– Насколько я понимаю, – сказала она со своим обычным практицизмом, – Соломону гораздо больше нужны наша Сенда и ее приданое, чем нашей Сенде нужен ваш замечательный стипендиат. И потом, – выложила она свой главный козырь, – мы даже не знаем, хочет ли Сенда выйти за него замуж, не так ли? – Она повернулась к ним спиной, и хитрая, злорадная улыбка осветила ее старушечье лицо.

Боралеви в ужасе молчали. Ни одна уважающая себя семья не позволяла чувствам какого-то ребенка вмешиваться в решение таких важных вопросов. Это было неслыханно. И потом, что вообще могла знать пятнадцатилетняя девчонка? В начале переговоров Боралеви были уверены, что у них на руках все козыри. Они не ожидали такого яростного натиска со стороны родственников Сенды. То, что старая Голди облекла в словесную форму, было правдой, но порядочные люди не позволяли себе говорить вслух о, таких вещах, во всяком случае, когда в центре обсуждения стоял человек, профессионально изучающий Талмуд.

– Моя мать права, – гордо похвасталась Эстер Вальвродженски. – В нашей деревне уже давным-давно ни за кем не давали такого приданого, как у Сенды. Ни одна девушка не принесет в семью больше. – Она шмыгнула носом и высморкалась. – У нас никого нет, кроме Сенды. Даже наш дом когда-нибудь достанется ей.

– А наш достанется Соломону, – резко ответила Рахиль, не желая ни в чем ей уступать. И ее голос, и поза выражали крайнее раздражение и негодование.

– Мадам Боралеви! – воскликнула тетя София. – Как вы можете говорить такое? У вас ведь два сына. И Соломон – младший. По традиции наследником является старший сын. Они ведь не могут оба быть наследниками?

Рахиль была в смятении. Она попалась в свою собственную ловушку и теперь проклинала себя за глупость. Весь вечер она усиленно избегала любого упоминания о Шмарии. Ей не нравился тот оборот, который приняли переговоры, совсем не нравился. Каким-то образом противники поменялись ролями, и теперь сильная позиция, которую она и ее семья занимали в начале переговоров, была значительно ослаблена.

– Шмария не годится для жизни в маленькой деревушке, – прошептала она, не отрывая глаз от своих сложенных на коленях рук.

– Значит, вы лишаете его наследства? – хитрым голосом осведомилась старая Голди.

Стоя у окна, Сенда слушала их разговоры со смешанным чувством все возрастающего интереса и отвращения. Она презирала Соломона и ни за что на свете не могла даже помыслить о том, чтобы делить с ним жизнь и постель; она также не могла не следить и за драмой, развертывающейся у нее перед глазами. Сенда отчаянно молилась о том, чтобы Соломон никогда не стал ее мужем. В то же время она не могла не радоваться поражению, которое потерпели Боралеви. Но как только было произнесено имя Шмарии, ее охватила такая лютая ненависть, которую она никогда еще не испытывала. «Как они смеют? – хотелось закричать ей. – Какое они имеют право обсуждать его? Что они знают о Шмарии?» Только она знала его… знала, как он выступает против несправедливости… знала, как он старается бороться с их почти рабским положением и жизнью в еврейском гетто, откуда не было выхода. Он единственный откровенно критиковал Вользака, их землевладельца, который пил из них все соки, и царя Николая II, чьи несправедливые законы допускали это. Соломон прятался за своими книжками, в то время как вся деревня работала не разгибая спины, и только у Шмарии хватало смелости открыто говорить об этом.

На кухне упоминание имени Шмарии быстро положило конец предварительным переговорам, и торговля пошла всерьез. Шмария был паршивой овцой в семье Боралеви – и, несомненно, паршивой овцой во всей деревне.

Все присутствующие знали, хотя никто никогда не мог этого доказать, что слухи о связи Шмарии с анархистами совершенно справедливы. Именно поэтому Соломону было так трудно найти себе достойную жену. Даже раввин не разрешил своей некрасивой дочери Джаел выйти замуж за человека, семья которого была запятнана таким ветреным сыном, хотя никто и не осмеливался сказать это вслух. Без всякого сомнения, Шмария угодит в какую-нибудь историю: это было лишь делом времени. А когда это случится, тогда, может быть, всей семье Боралеви придется отвечать вместе с ним.