Вспоминая о нас - [4]

Хотела бы я спросить у них, почему они так отдалились от меня. У меня так много вопросов к ним, хотя я знаю, что никогда не получу на них ответы. Томпсоны никогда не обсуждали неприятные вещи и никогда не будут.

Мой отец, Дон, бросает маме хмурый взгляд и качает головой, как бы говоря прекратить. До того, как он баллотировался в сенат, когда мне было тринадцать, он был партнером в юридической фирме. Теперь папа все время проводит в офисе. Я знаю — он любит меня, но его манера проявлять какие-либо эмоции по отношению к младшей из двух его дочерей такая же черствая, как стопка налоговой макулатуры, которую он раньше учил наизусть просто так.

Некоторые люди проживают всю жизнь в попытках подражать «Джонсонам». С точки зрения моих родителей, они и есть те самые Джонсоны, которыми все восхищаются. Для них, в особенности для матери, самое главное — имидж и внешний вид.

Я хмурюсь, думая об этом, пока наливаю странно выглядящий суп в свою миску. Лебеда или что-то вроде того. Выглядит как белые ресницы, но это должно быть полезно.

Почему моим родителям нравится Адам? Он богат? Когда мне было шестнадцать, мне не разрешали ходить на свидание с Джэксоном Лэтером. Он был защитником победившей на соревнованиях штата команды по футболу и круглым отличником. Он был вежлив и обходителен, один из немногих ребят в школе, кто относился к девушкам с уважением. Его недостаток? Он также был стипендиатом в нашей частной школе, а его родители жили в трехкомнатной квартире уже пятнадцать лет. Просто парень не был достаточно обеспечен, чтобы со мной встречаться. У него была не та родословная, которую для меня хотела мама.

Родословная. Она серьезно использовала это слово, будто мы с Джексоном были собаки.

— Мам, почему вам нравится Адам? — я, наконец, решилась спросить, прервав их разговор о ком-то, кто опозорился в загородном клубе, в котором моя мама по утрам попивает «Мимозу» и сплетничает о «менее значимых» членах клуба.

Она облизнула губы и сделала глоток вина.

— А почему он не может нам нравиться?

Я повернулась к отцу. Он не такой притязательный как моя мать, но его запросы для дочери высоки.

— Он любит тебя, — папа опустил брови и нахмурился, словно не понял суть вопроса. — Разве этого не достаточно?

Для большинства людей, да. Для моих родителей такой вариант не подходит. Может у Адама есть деньги, о которых я не знаю? Мы живем в небольшой, старой двухкомнатной квартирке. Наша мебель выглядит точно так, как у любых других, недавно выпустившихся из колледжа, двадцатидвухлетних ребят. Она не совпадает друг с другом и изношена. На столах видны круги от стаканов, которые не ставили на подставку. Эта квартира никак не тянет на ту, которую бы одобрили мои родители.

— Он добр ко мне? Вам он нравится, так ведь?

Отец царапает ножом тарелку, из-за чего его ролл падает на пол. Мать начала быстро моргать, после чего взглянув на отца продолжила пить вино.

— Конечно, дорогая, — на этот раз вокруг ее глаз видно некоторое напряжение, которое дает мне понять, что она лжет.

В присущей моим родителям манере избегания неловких тем разговора, мама начинает рассказывать про мою сестру, Энн, и ее счастливую семейную жизнь. Она замужем уже пять лет и старше меня на семь. У нас с ней никогда не было ничего общего и никогда не будет. По всей видимости, она счастлива в браке с пилотом военно-воздушных сил. Она сидит дома со своим трехлетним сыном, Купером, и моей новорожденной племянницей, Тилли, которую мне так и не довелось увидеть, потому что моя сестра не затрудняла себя визитами и звонками. В то время, как я чувствовала себя некомфортно, демонстрируя состоятельность моих родителей и старалась жить «обычной» жизнью, моя сестра всегда была в восторге от денег, возможностей и внимания, которые они влекут за собой. В глазах моих родителей я замкнутая одиночка, а моя сестра общительная и легка на подъем.

Я больше не стала задавать вопросы, потому что знаю, что они больше ничего другого и не ответят.

***

Я ненавижу одеваться по утрам. Не то, чтобы мои загипсованная рука и нога оставляют мне много вариантов, просто каждое утро я смотрю на свою одежду и думаю «кто я, черт возьми, такая?»

Все изменилось. Мои туфли от Джимми Чу и угги сменились на блестящие красные ботинки Дока Мартина и шлепки. На смену дизайнерским платьям пришли футболки и джинсы. Хоть я и отвергала элитный образ жизни моих родителей, я всегда носила платья и леггинсы, даже в самую суровую Денверскую зиму.

Я оторопела, глядя на ботинки, будто они сейчас прыгнут и укусят меня. Я не из тех девушек, что носят такую безвкусную обувь. Это не я. Ничто из этого... хотя нет. Я почувствовала, как мои глаза снова заслезились. Я сама их укушу, ненавидя за то, что после трех недель именно эта пара блестящих, красных, рокерских ботинок, заставит рухнуть мои стены.

А еще, я ненавижу слезы. Я не хочу быть слабой. Я никогда не плачу. Во всяком случае, не припоминаю, чтобы была когда-то такой плаксой. Но каждый день, что я провожу в этой квартире с чёрными дырами вместо воспоминаний, вопросы атакуют меня.

Почему наша мебель не совпадает между собой?