Вслед за змеями - [7]

– Зачем ты проснулась?

Она открыла глаза и из них плеснула абсолютная тьма.

2 Приходи

Марья бросилась бежать еще до того, как осознала происходящее. В голове билось паническое – «это сон, это все еще сон, это не может быть на самом деле!», а ноги уже несли ее прочь. Ослабевшее тело после долгого сна слушалось плохо, и Марья цеплялась за стены, чтоб не упасть.

Она не знала, что делать, не понимала, что произошло. Золотое спокойствие сна сменилось колючей болезненной реальностью, и контраст выбивал из колеи и оставлял беспорядок в чувствах и мыслях.

Уже у входной двери Марья оглянулась, и едва не завизжала, увидев, что Аня (нет, это – не Аня!) стоит в дверях их комнаты, и в черных глазах светятся алые черточки зрачков. Она просто стояла и смотрела, а Марью начало трясти, словно чудовище уже протянуло когти к ее шее. Не соображая, что делает, Марья схватила пальто и сумку, нырнула в ботинки, пнула дверь.

Заперто.

Она сама же ее заперла.

– Стой.

К тихому голосу Ани примешивалось далекое, низкое многоголосье, словно тысяча жутких тварей вторили каждому ее слову. Выругавшись, Марья нашарила в сумке ключи, руки тряслись, и в скважину она попала не с первого раза. Когда замок щелкнул, она облегченно выдохнула.

Прохладная ладонь легла ей на плечо.

Марья затравленно оглянулась.

– Не уходи.

С трудом отведя взгляд от жутких черных глаз, Марья вывалилась на лестничную клетку и бросилась вниз, перепрыгивая через ступеньки, спотыкаясь в незастегнутых ботинках. На бегу она накинула пальто, едва не запутавшись в рукавах, вцепилась в сумку, как в последнюю надежду.

Зачем она вообще приехала? С чего она взяла, что дома все будет хорошо, если всегда было плохо?!

Сердце колотилось в горле, дыхание вырывалось с хрипом. Перед глазами все скакало и рябило от мертвого света ламп. Только вывалившись из подъезда, Марья остановилась на минуту, чтоб застегнуть ботинки и поправить их смятые пятки. Плечо, которого коснулась Аня, горело, как от удара. Шарф остался в доме, и сейчас ветер ледяными пальцами щекотал шею. Марью передернуло, она подняла воротник пальто, но холод помог ей сосредоточиться. Горячечная паника отступила, освободив место слепой наивной надежде.

Нужно просто где-то спрятаться до рассвета. Где-то переждать.

Утро вечера мудренее, ага.

Марья быстро зашагала прочь от дома, запрещая себе оглядываться. Дыхание клокотало в горле, слезы щипали глаза, и свет фонарей размывался в многолепестковые бледные цветы. Голод и слабость подступали все ближе и ближе, хотелось пить. На душе было так же темно, как и вокруг, и Марья не видела в темноте, куда идет, ее вела память.

Ничего не изменилось. За ее отсутствие действительно ничего не изменилось, и ноги несли по заученному маршруту. Через парк, через мост, дальше в город, дальше от взгляда, что сверлит и сверлит спину. Марья сбивалась на бег, но надолго ее не хватало – слишком быстро заканчивалось дыхание. Она шла и всхлипывала, и отказывалась осознавать, что плачет.

Рядом притормозила машина, окатив ослепительным светом фар, и Марья шарахнулась дальше от дороги, готовая в любой момент броситься в темный лабиринт дворов. В ночном городе опасностей хватало и без одержимой сестры.

Одержимой – именно так старалась думать о ней Марья, не то оправдывая, не то проклиная. Это же просто не могла быть настоящая Аня, даже если забыть о глазах и воде, стекающей по волосам. Она никогда бы не заперла Марью – ни внутри сна, ни внутри темной квартиры. Она же сама настаивала на ее отъезде!

Одержимой… лучше думать о ней так, оставляя капельку надежды, что все можно исправить, чем верить, что сестра все это творит по своей воле, став монстром. Или что это и не сестра вовсе, а только маска, волк в постели.

Зачем тебе такие глаза, сестрица?

Чтобы лучше тебя видеть, Марья.

Только про зубы, главное, не спрашивать.

С трудом сглотнув рыдания, Марья пошла быстрее. Знакомый проспект, через площадь наискосок, попетлять среди старых домов – и вот она в парке. Она и раньше сидела здесь часами, когда сбегала из дома, но никогда ночью.

Голые деревья выглядели жалко: в самый раз, чтобы свернуться на лавочке и разрыдаться – то ли от страха, то ли от жалости к себе. Мир все еще дрожал – или зрение не фокусировалось от постоянной пелены слез. Окоченев на ветру, потерявшись в своей внутренней темноте, Марья уже и сама не верила, что утром что-то наладится. Ее мир разбился – а она и не осознала когда. Вернулась к осколкам и, ослепленная собственными страхами и надеждами, наступила на них, до крови распоров кожу.

И кровавые бусины теперь указывали тропу к ней – и захочешь, с пути не собьешься.

Марья размазала слезы по лицу, попыталась успокоить дыхание, но судорожные всхлипы все равно пробивались наружу. Она быстро замерзла, лед растекся по рукам и ногам, начало клонить в сон. Марья встряхнулась, прошлась по парку – глаза привыкли к темноте, начали различать квадратики плитки, очертания не горящих фонарей, темную стелу в центре паутины дорожек.

Слишком холодно, она не продержится здесь до утра. Да и есть ли смысл ждать утра?

Да и наступит ли утро?

Марья запрокинула голову: сквозь ветки деревьев беззвездное небо казалось темным витражом, по которому прошла глубокая трещина. Длинная – куда длиннее ветвей, она тянулась к горизонту, и исчезала за ним. Марья сморгнула, и она исчезла – только ветви едва покачивались.