Всеволод Бобров - гений прорыва - [62]

Боброва уже не было в живых, когда меня познакомили с человеком, который, по его словам, давно меня знал заочно. «Вы Ведь часто вместе с Бобровым приезжали на стадион, вместе уезжали. А мне всегда хотелось посидеть рядом с вами, услышать, что говорит Бобров. Но не решался, боялся показаться навязчивым. Однажды осмелился и занял место рядом с вами. Вы, конечно, не помните этого. Ну, думаю, теперь я узнаю все, что Боброву по душе, а что нет. И каково было мое разочарование, когда я, просидев рядом с вами, так и не понял, что по ходу матча понравилось Всеволоду Михайловичу, кому он симпатизировал».

Также ничего не узнал бы от Боброва о его симпатиях, о его разочарованиях любой другой человек, занявший место рядом с Всеволодом Михайловичем на каком угодно матче, – футбольном, хоккейном.

Бобров смотрел почти любой матч молча, очень внимательно. В любой, самой головокружительной схватке у ворот, иногда в своеобразной свалке своих и чужих игроков для него, будь он на трибуне или у кромки поля, всегда было ясно, кто последним коснулся мяча и послал его в сетку. «Толя, – после игры спросит он иной раз Масляева, – как это ты сегодня ухитрился понять, куда послать мяч?» И добавит с улыбкой: «Растешь, уже не путаешь, где какие ворота». А Толя, герой матча, лишь довольно улыбался и думал про себя: «Надо же, какой у нас тренер. Полкоманды подбежало ко мне спросить, я ли забил гол, а Бобров с трибуны все увидел…»

«М-да», «Да…», «Мог бы и в „девятку"», – вот, пожалуй, и все, что можно было услышать от Боброва по ходу любого матча – футбольного, хоккейного. Он весь уходил в игру, он словно ставил себя на место любого футболиста, как и хоккеиста. Реплики, комментарий вслух, конечно бы, отвлекали Боброва от хода поединка.

Бобров не мог не понимать, насколько он популярен. Поэтому он прекрасно отдавал себе отчет в том, что означает в его устах оценка действий спортсмена, особенно прозвучавшая по ходу игры в окружении болельщиков или в толпе, покидавшей стадион. Моментально тысячеустая толпа разнесла бы по всей Москве, да еще в вольной интерпретации, что думает Бобров по поводу игры известной команды или популярного нападающего. Вот почему на трибуне стадиона он выглядел нелюдимым, замкнутым, хотя в повседневной жизни более компанейского человека, большего жизнелюба трудно представить.

Конечно, сказывалась и природная скромность Всеволода. Правда, в одной из его книг часто можно встретить такие фразы: «Я люблю того-то», «Я многих отыскал сам в хоккейной толпе» и т. п. Но он так никогда не говорил. Это постарался журналист Леонид Горянов, литзаписчик обеих бобровских книг. После первой из этих книг «Самый памятный матч» вышла на нее рецензия Льва Филатова в газете «Советский спорт», содержавшая много справедливых упреков в адрес литзаписчика. Литературная запись – это хорошо обработанная крепкой редакторской рукой рукопись или же текст, в основу которого положено все, что наговорено собеседником, также отредактированный. Ничего подобного у Горянова не было, некоторые страницы представляли собой пересказ сухих газетных отчетов о футбольных и хоккейных матчах.

Горянов обиделся на Филатова и во второй книге снял упоминание, кем сделана литературная запись. Получилось, что вся книга от первой до последней строчки написана самим Бобровым. При чтении некоторых ее страниц волосы вставали дыбом – так называемый автор рассказывал о случаях, которых на самом деле не было. Например, речь шла о подготовке хоккейной команды «Спартак» к очередному матчу с ЦСКА. Но в дни, когда это якобы происходило, Бобров работал старшим тренером футбольной команды ЦСКА, а потому не мог одновременно «рулить» спартаковскими хоккеистами. И таких несуразиц во второй книге набралось немало.

По-человечески можно понять Боброва, когда Горянов предложил ему стать автором книги. Кому из знаменитых людей не хочется увидеть свою фамилию на обложках книг?! Не желая обидеть Боброва, щадя его самолюбие, никто из журналистов не откликнулся на появление второй его книги. Зато теперь во всех энциклопедических изданиях, где сообщаются биографические сведения о Боброве, названы две его книги, те самые, что состряпал Горянов.

Всеволод ценил встречи с болельщиками в клубах любителей спорта, на спортивных вечерах, в выпусках устных журналов. Из зала, где выступал Бобров, часто слышался смех. Всеволод умел выступать. Хорошо срабатывали его природный юмор, любовь к шутке. Порой слушатели Боброва смеялись до слез.

Подойти к Боброву после его выступления мог каждый. Поначалу Всеволода робко спрашивали, когда после травмы вернется в строй известный игрок, и вот уже с просьбой оставить автограф потянулись записные книжки, листочки бумаги, программки и даже проездные билеты.

Всегда находились люди, которых до этого судьба сводила с Бобровым, – одни называли какую-то улицу в Омске, другие вспоминали преподавателей или слушателей Военно-воздушной академии. Боброву часто оставляли номера своих телефонов, адреса, предлагали звонить, заезжать, если окажется, например, в Омске, спрашивали, а как ему позвонить на службу или домой. И он отвечал. Встречались и такие люди, с которыми Всеволод однажды провел вечер в компании, или летел одним рейсом, или какое-то время принимал процедуры в военном санатории…