Всевидящее око - [63]

.

– Цезарь (так звали служителя), не могли бы вы показать мне кое-кого из кадетов? – спросил я. – Только постарайтесь не привлекать их внимания.

Желая проверить его способности, я вначале попросил Цезаря найти мне кадета По. Он без особого труда указал на стол, где сидел мой юный помощник, хмуро склоняясь над тарелкой и вылавливая среди кусков тушеной репы маленькие кусочки баранины. Я назвал Цезарю еще нескольких кадетов, чьи фамилии слышал, но с ними самими не встречался. Затем, стараясь говорить как можно непринужденнее, я сказал:

Я совсем недавно узнал, что в академии учится сын доктора Маркиса. Интересно бы на него взглянуть.

Это еще проще, ведь его сын – начальник стола.

Кивком головы Цезарь указал мне направление. Так я впервые увидел Артемуса Маркиса.

Как и положено начальнику, Маркис-младший сидел с торца и сосредоточенно орудовал вилкой. Осанкой своей он напоминал прусского офицера, а его профиль вполне мог бы красоваться на монетах. Серый кадетский мундир был безупречно подогнан. Если другие начальники столов вскакивали с места или покрикивали на кадетов, Артемус управлял своей ордой, не прилагая никаких внешних усилий (здесь По оказался совершенно прав). На моих глазах двое кадетов заспорили о том, кто должен разливать чай. Качнувшись назад, Артемус прислонился к стене и молча стал наблюдать. Он смотрел на них не как начальник, а как прохожий, остановившийся взглянуть на уличную склоку. Он дал им вдоволь напрепираться, после чего качнулся в обратную сторону. Всего-навсего. Но спор прекратился столь же внезапно, как и вспыхнул. Более того: оба спорщика с благодарностью взирали на Артемуса.

Единственным, кого сын доктора Маркиса удостаивал разговором, был кадет, сидевший слева от него. Эдакий тевтонский воин: губастый веселый блондин. Он болтал с полным ртом, отчего щеки раздувались наподобие рыбьих жабр. Голова «тевтонского воина» покоилась на толстой шее. Цезарь услужливо подсказал мне, что кадета зовут Рендольфом Боллинджером.

Я мог бы наблюдать за ними дни напролет и все равно не заметить ничего настораживающего. Они не перешептывались, а говорили по-мужски открыто. Их улыбки были искренними, а манеры – непринужденными. Ни один их жест не таил в себе угрозы. Оба кадета смеялись над шутками друг друга. Когда прозвучала команда встать, они послушно встали и столь же послушно построились, чтобы покинуть столовую. Они не воздвигали никакого барьера между собой и сверстниками.

И все-таки чем-то они отличались от других кадетов. Я ощущал это всеми фибрами своей души, хотя у меня не было никаких доказательств. Только ощущения.

Артемус? А почему бы и нет? Разве не мог этот спокойный, уверенный в себе парень вот так же спокойно и уверенно вырезать сердце у мертвого Фрая?

Как говорили у нас в полиции: «Предположение настолько убедительно, что почти невероятно». Сын хирурга, имеющий прямой доступ к отцовским инструментам и медицинским книгам. Наконец, в его распоряжении отцовский опыт. Ну кто лучше Артемуса мог бы справиться со столь непростой задачей?

Забыл упомянуть еще один примечательный момент. Начальствуя за столом и беседуя с Боллинджером, Маркис-младший нашел-таки время повернуть голову в мою сторону. Не берусь утверждать, что он почувствовал мое присутствие (но и не отрицаю такой возможности). Голову он поворачивал медленно, даже слишком медленно. На лице Артемуса я не заметил и тени удивления. Он просто смотрел на меня своими ясными серо-карими глазами. Но я почувствовал напряжение его воли, которую он противопоставил моей, как бы вызывая меня на поединок.

Мальчишеское ухарство? Возможно. Однако столовую я покидал с весьма неприятным ощущением.

Солнце светило мне прямо в глаза, вынуждая щуриться. В артиллерийском парке какой-то бомбардир начищал медный ствол пушки. Другой неспешно катил к дровяным сараям тележку с сосновыми чурбанами. Со стороны пристани вверх по крутому холму брела лошадь, таща пустую громыхающую телегу.

У меня в кармане лежала записка, адресованная По: «Хорошо сработано! Хочу узнать все, что только возможно, о Боллинджере. Тките паутину дальше».

Записку я намеревался положить под валун в саду Костюшко. Даже не знаю, читатель, почему это место назвали садом. Так, небольшая терраса, нависающая над каменистым берегом Гудзона. Груды камней, крохотные пятачки зелени, пара запоздалых хризантем и, как и рассказывал мне По, прозрачный источник, выливающийся в каменную чашу. На ней начертано имя великого поляка[103], принимавшего живейшее участие в строительстве оборонительных сооружений Вест-Пойнта. Очевидцы утверждают, что полковник Костюшко любил приходить сюда, чтобы передохнуть. Возможно, в те времена здесь можно было найти уединение, но в наши дни – особенно в летние месяцы – сад Костюшко кишит визитерами.

Я думал, что ноябрьским днем вряд ли кого-нибудь сюда потянет. Но я ошибся. На каменной скамейке я увидел двоих: мужчину и женщину, вначале показавшуюся мне юной девушкой. У нее была тонкая девичья талия и почти девичье лицо. Только складки вокруг рта выдавали ее истинный возраст. Она широко и в то же время как-то боязливо улыбалась, ухитряясь одновременно говорить с мужчиной. Если женщина была мне не знакома, то в ее спутнике я узнал… доктора Маркиса.