Всемирный следопыт, 1929 № 12 - [27]

Старики решили сразу:

— Люципирь! — и, чураясь этого места, отошли поскорее прочь.

Пришли техники, инженер. Они осмотрели находку и на два дня велели прекратить работу около этого места.

Тем временем сумерки наполнили выемку до краев. Надо было итти домой, а Степана словно цепью приковало к находке. Взбудоражила его догадка товарищей: «А вдруг это указка на кладу?» Молод был, быстрого счастья хотелось. Вышел Степан из выемки, боком-боком — и в кусты. Пополз на бугор и смотрит с откоса. Внизу пусто — последние расходятся. Только дед Стуконож что-то захромал, трет ногу, отстает от других. Вот присел, перематывать лапти начал на ночь глядя. Да в дальнем углу выемки какой-то усердный продолжает копать — напала охота не ко времени. Но Степан думает: «Все равно пережду».

Стемнело. Из-за дальних бугров луна выглянула огневым лицом. «Это хорошо, — думает парень, — светлее будет копать.» Подождал еще немного и поднялся. Идет вниз, пригибается. Сердце колотится воробьем. Нашарил заступ в кустах, окинул взглядом окрестность… да так и замер на месте. На противоположной стороне выемки тоже кто-то шел, крадучись по-за кустами. Мелькает в бледном свете лохматая голова… «А ведь это дид Стуконож! — всполошился Степан. — Ах старый бис! И не хромает». А дед тоже пригнулся за кусты. Взглянул Степан вправо и… что за навождение! — внизу, прячась за тачку, мелькает красный глазок папироски. «Это тот ретивый копарь», — негодует Степан и в отчаянии смотрит налево. И кажется, ему в неверном свете, что из-за насыпи перед бугром лезет еще чья-то голова.

А луна уже заглянула в яму. Вот сейчас и место с кладом осветится. «Теперь бы только копать да копать», — скрипит зубами Степан. Но только он поднимет голову — зашевелится в кустах напротив дед Стуконож, вспыхнет папироска справа и голова лезет из-за насыпи. Все, мол, тут — видим… «Ах ты, нечистая сила!» — ругается Степан.

Так и просидели до свету, глаз не смыкая. Когда стали собираться копари, Степан окольными путями пробрался к себе домой, завалился спать, на работу не вышел.

К вечеру надвинулись ленивые тучи, заморосил дождь. Степан радуется — в такую ночь только и копать! Поднимается оврагом — зги не видать… Решил подойти к месту не по насыпи, а сверху, с бугра: были там на срезе ступеньки понаделаны. Прислушался — тихо. Только дождик легонько шепчет в кустах. Нащупал Степан первую ступеньку, потянулся ногой, да не рассчитал. А ступеньки — глинистые, оплыли от дождя. Поскользнулся Степан да со всего откоса кубарем вниз и отмерил. А на дне во что-то ткнулся, кто-то крякнул около него. Закружилась голова у Степана, ничего не соображает. Вскочил как полоумный и ринулся куда-то в темноту. А по сторонам — топот, стук, одышка… Сорвался Степан в какую-то яму и что-то потянул за собою. Над ним загрохотало и навалилось на него всей тяжестью. Лежит он ни жив, ни мертв, проклятый клад ругает.

Прошло полчаса, потом час. Утро уже сереть начало. Опомнился Степан, ощупал вокруг себя, видит — тачкой накрылся. Выглянул из ямы — обомлел. Под самыми ступеньками у откоса дед Стуконож сидит и по-настоящему ногу растирает. Из-за тачек и из канав еще две-три головы показались. Вылез Степан и, не глядя ни на кого, отправился восвояси.

А в обед того же дня приехали сведущие люди. Понаехало много и любопытных из Кременчуга и Новогеоргиевска, кольцом стояли они около находки. Сгрудились вокруг и рабочие. Степану с товарищами велели окопать это место и осторожно углублять канаву. Он работал усердно и молча, не отрывая глаз от заступа. Получилась огромная глыба земли, вся насыщенная костями неожиданного пришельца из отдаленных эпох. Смерть гиганта очевидно была мучительна, потому что его костяк был скрючен и бивни торчали кверху.

* * *

…Давно, еще за много тысячелетий до исторического рассвета, из Скандинавии поползли ледники и закрыли пол-Европы. На льду жить нельзя, все живое сгрудилось в южной половине: и носороги, и пещерные медведи, и мамонты, и человек-гориллоид. Стало тесно, стал обезьяноподобный враг донимать. И потянулось зверье на восток. Пошел и наш «дедушка». Был он стар. Кожа на его голове будто просмолилась и походила на кору старого дуба. Шуба была изношена: почти до земли свисала редкая черная шерсть, из-под нее виднелся свалявшийся и пролысевший красновато-бурый подшерсток. Шел он через горы и леса, гонимый судьбой. Летом питался травами и дикими бобами, а зимой наклонял могучими бивнями деревья и общипывал мелкие побеги и кору. Леса стояли под небо — можно было укрыться. Но вот старик вышел на высокую береговину. Перед ним бушевала река и скалила навстречу зверю подводные каменные клыки. Понял «дедушка», что не те годы, что не сладить ему с бурным течением, не дотянуть до другого берега, который стлался впереди синей лентой. И стал он одиноко бродяжить у берега. А обезьяноподобный враг уже выслеживал его, строил козни, но встречи избегал и прятался от зверя в свои пещеры.

И вот однажды на заре обычной своей тропой старик понуро плелся на водопой. Север дышал холодными струями. Суровым, мрачным строем остановились на берегу дубы и ясени. От века они глядели на речные просторы. Уж мелькнул впереди просвет, сейчас тропа пойдет вниз, к воде. И вдруг совершилось непонятное. Земля расступилась под «дедушкой», и передние ноги ухнули вниз. Но он успел зацепиться бивнями за корни у противоположного края и, вытянувшись, начал карабкаться передними ногами. Но в этот момент сорвались задние, и старик рухнул вниз. Яма была глубокая и тесная. «Дедушка» сидел на заду, а хоботом делал отчаянные движения. Он попробовал упереться в стенку, но земля была плотна. А вверху виднелись далекие просветы в лесном шатре. Почуял старик свой конец и, вытянув хобот, взревел трубой.