Всемирный следопыт, 1929 № 08 - [42]
Баруэн в то время собирался умирать в том жалком бараке, где был и я… Впрочем, не будем говорить обо мне. Дело идет о Баруэне, и этого достаточно.
Итак, Баруэн, говорю тебе, доживал последние минуты. Он был ранен на стоянке, исполняя обязанности повара. Премерзкие раны: левая рука оторвана, часть правой — также, один глаз выколот, другой совершенно придавлен посиневшей опухолью и еще разные, мелкие штуки, каждой из которых было бы вполне достаточно, чтобы искалечить человека.
Те, которые раньше знавали Баруэна невредимым, смотрели на него, раненого, с тяжелым вздохом и говорили: «Нет, вы не можете себе представить, что это был за парень!»
Должно быть он был действительно молодчина! Ведь даже обломки Баруэна были чем-то замечательным, изумительным! Он доказал это вечером 14 июля. В этот день устроено было настоящее пиршество: все раненые получили по куску ветчины, кружок колбасы и бокал шампанского, который нам прополоскал глотку.
Баруэн не проглотил ничего из этих роскошных яств; он был совсем плох. С самого утра он был осажден мухами, которые пристрастились к его коже. Он скоро истощил свои силы, отгоняя их обрубком своей руки, и, когда наступило послеобеденное время, он совершенно перестал защищаться.
Я закурил сигару — подарок нашей части от правительства, — взял старую газету и, покуривая, стал тихонько обмахивать ею Баруэна.
Было нестерпимо жарко. Крупные капли пота выступили на его щеках; губы его приняли какой-то грифельный оттенок. Он ничего не говорил; у него был очень озабоченный вид. Я понял, что наступал его конец.
Только успел я сделать это грустное открытие, как объявили о приходе музыкантов. Сержант организовал маленькую вечеринку. Две мандолины, одна скрипка, гитара, несколько, с позволения сказать, певцов — все это легко найти на военных квартирах.
Те раненые, которые вышли было из барака, поспешно возвращались. Те же, которые оставались прикованными к постели, просили подпереть себя под плечи подушками. Слышалось радостное оживление, как в театре перед поднятием занавеса. Артисты сгруппировались посреди комнаты и настраивали свои инструменты.
Я знаком подозвал сержанта и указал ему на Баруэна. Он очень смутился.
— Спроси его, — сказал он, — спроси-ка, не побеспокоит ли это его?
Спрашивать было смешно… но я все-таки наклонился к Баруэну и прошептал:
— Скажи-ка, братец, хотят устроить концерт для ребят. Тебе не будет мешать?
Баруэн пробормотал: «А? Что?», как будто он только что проснулся. Затем он повторил: «Концерт… для ребят… Нет! Можно, можно…»
Мы переглянулись, сержант и я. У меня было впечатление, что Баруэн вот-вот умрет, в тот же миг. Он был холоден, уже холоден. Поражало даже, что он мог еще говорить.
Он, казалось, понял наше колебание и повторил:
— Ну, да! Можете начинать. Это… это мне доставит удовольствие.
И его опухший подбородок стал слегка дрожать.
Сержант сделал знак, и концерт начался. Он длился час. Пели о любви, ревности, клятвах и изменах. Какой-то чудак рассказывал, заикаясь, разные истории из быта казарм — старые рассказы, которые все еще занимали этих одичалых и разбитых людей.
Все мелочи милой былой жизни трепетали под пальцами мандолинистов, и сто сердец в изгнании, сто томящихся сердец отвечали вздохом на каждый припев. Иной раз мощный хохот, подобно сильному приступу кашля, потрясал эту маленькую толпу несчастных и, казалось, должен был разнести весь барак.
Я смотрел на Баруэна. Я мог смотреть только на него одного. Он крепко стиснул губы. Часть лица его, которую можно было разглядеть, приняла выражение решимости и гордости. Раза три-четыре я тихо спрашивал его:
— Ты не устал?
Он не отвечал, но делал головою знак, который означал: Нет!
Спустя час концерт окончился. Последний взрыв хохота потряс барак, и все те, которые могли выйти, пошли покурить свою трубку на воздухе.
Баруэн открыл рот и спросил:
— Кончено?
Я ответил ему:
— Да, кончено.
Баруэн не сказал больше ни слова. Он сделал несколько сильных зевков, поворочался немного, очень немного, потом скоро и ворочаться перестал.
Через десять минут Баруэна не стало.
Я, видевший все это, утверждаю, что в иных случаях человек может отсрочить на час свою смерть, если в нем есть настоящее мужество и большое сердце.
Галлерея колониальных народов мира:
Негры Западной Африки.
Очерки к таблицам на 4-й странице обложки.
НЕГРЫ ЗАПАДНОЙ АФРИКИ
Западная Африка — место наиболее высоких негрских культур. Здесь, в области от Сенегала до Конго, открытой к Атлантическому океану, мы встречаемся с наиболее густым населением, с многомиллионными народами, с могущественными в прошлом негрскими государствами, как Ашанти, Бенин, Дагомея. Многие из них, как например государства Фулобе и Гаусса, игравшие в XVIII и начале XIX века не малую политическую роль в жизни негрской Африки, были созданы пришельцами с востока и севера — народами хамитического происхождения. Эти пришельцы и образовали господствующий слой в государстве, в то время как основную массу населения составляли туземные негрские племена.
Население Западной Африки принадлежит по типу к суданским неграм. Наиболее многочисленную группу составляют народности мандинго, распространяющиеся по южной Сенегамбии и до Сиерра-Леоне: племена сонинке у устья Сенегала, бамбара по верхнему Сенегалу и Нигеру, балантэ в Португальской Гвинее. Далее идут племена вей и кру в негритянской республике Либерии, народности фан во французском Конго и ашанти в государстве Ашанти, племена эве в Того и Дагомее, иоруба по Золотому Берегу и Невольничьему Берегу и другие.
