Всемирный следопыт, 1929 № 05 - [13]
Этот грандиозный олений поход ижемцев обошелся им дорого: из двухтысячного стада доходило до Кольского полуострова триста-четыреста оленей. Остальные гибли в пути.
На новом месте ижемцы выказали большую энергию и предприимчивость и в короткое время восстановили свои стада. Через несколько лет они были уже значительно сильней экономически, чем основное население Лапландии — лопари. Сильней лопарей ижемцы оказались и в культурном отношении: почти все те скудные признаки цивилизации, которые можно найти сейчас у лопарей, появились главным образом благодаря влиянию ижемцев. Мало-по-малу лопари сменили сбои первобытные «кережки» на сани, неудобные «печки» на малицы, «вежи» на избы и камельки на настоящие печи. Подражая ижемцам, лопари стали обзаводиться огородами. Даже бани «ввезены» на Кольский полуостров ижемцами.
Но, несмотря на то, что ижемцы так благотворно действовали на лопарей, рознь между этими двумя народностями там, где они живут вместе, очень сильна. Ижемцы смотрят на лопарей, как на людей низкой породы, а лопари относятся к ижемцам как к захватчикам, отнявшим у них хорошие пастбища. И в Ловозере избы ижемцев и лопарей стоят по разным сторонам реки. Только в самое последнее время передовые лопари и ижемцы, вовлеченные в общественную советскую работу, начинают совместно решать оленеводческие вопросы.
Вместе с ижемцами в качестве работников с ними переселились в Лапландию и самоеды. Благодаря большой помощи, оказываемой им советской властью, многие из них обзавелись теперь собственными стадами.
В Ловозеро мы едем самостоятельно. У нас свои отдельные сани и упряжка из трех оленей. Мы сами будем управлять ими и очень этим горды. По жребию мне выпало первым быть кучером. Мои орудия производства — это длинный тонкий шест — хорей и единственная вожжа, привязанная к уздечке вожака, крайнего левого оленя. Я должен сидеть на санях слева, поставив левую ногу на полоз, а правую могу держать — хочу по-лопарски, хочу по-ижемски. По-лопарски— я ее должен вытянуть вперед, по-ижемски — подложить под себя. Я бы предпочел обе ноги протянуть вперед и сесть посредине саней, но надо мной смеются: говорят, так нельзя.
Пока Архип привязывает лыжи к своим саням, я пробую постичь технику управления. Чтобы повернуть налево, естественно, я должен тянуть свою единственную вожжу. Ну, а в другую сторону? Оказывается, чтобы повернуть направо, нужно как-то загадочно похлопывать и подергивать той же вожжой. Чтобы никто не заметил моего конфуза, я потихоньку проделываю с вожжой разные манипуляции, но олени не обращают на меня никакого внимания. Так, с сомнениями в душе, я трогаюсь вслед за Архипом в путь.
Первое время все идет хорошо. Дорога не хуже той, по которой мы ездили в стадо, олени бегут весело, и я с наслаждением помахиваю хореем и кричу совсем как лопарь:
— Кщ-кщ-кщ!..
Переваливаем через пару пологих варак, поросших редким лесом, спускаемся в ложбину, едем по болоту, потом по длинному озеру. За озером — снова лес. Темно; восходит луна. Под ее лучами искрится снег, повисший тяжелыми мохнатыми лапами на деревьях, и они кажутся застывшими клубами белого дыма. Сильно морозит. Копыта оленей громко хрустят по утоптанному снегу.
За лесом дорога портится. Она занесена недавней пургой, и наши олени сразу сбавляют ход. Теперь, чтобы не отставать от Архипа, мне приходится все громче кричать «кщ-кщ-кщ» и все решительней размахивать, хореем. Но скоро я вижу, что мне придется прибегнуть к репрессивным мерам. И, осмелев, я тычу концом хорея в белые зады оленей и бью их по твердым крупам.
Теперь и характеры наших оленей стали сказываться ярче. Справа у нас рыжая важенка с одним тонким рогом. Она хлопотливо перебирает короткими ногами, еще хлопотливей мотает из стороны в сторону головой, но вряд ли от ее хлопот получается большой толк. В середине — серый бык. Он тянет неплохо, но у него эстетическая натура, и часто он останавливается и, поворачивая голову то в ту, то в другую сторону, любуется окрестностями. Слева — хороший опытный вожак, но, повидимому, слишком почтенного возраста для прогулки в сто километров.
Снова выезжаем на озеро. Посреди него стоит чум, кругом много саней с большими длинными ящиками. Это остановилась отдыхать райда — олений поезд. В ящиках везут из Ловозера мороженую рыбу. Темно, и в чуме оживленно горит костер, разложенный прямо на снегу. Архип скрылся в темноте. Я пускаю в ход все свои средства: кричу, хлопаю вожжой, подталкиваю хореем. Но эти «вредные» животные уже выдохлись и не бегут. Однако Архипа нам догонять нужно, и Горлов заменяет меня.
Он берется за дело горячо. Несколько энергичных пинков хореем, несколько вскриков в стиле залихватского ямщика, и неожиданно олени пускаются вскачь. Мы издаем победный клич. Олени пугаются и бегут еще пуще. Ага, вот в чем дело! Их нужно пугать. И когда олени начинают замедлять бег, мы принимаемся кричать, выть и рычать на всякие голоса. Горлов освобождает пальцы из рукавицы, засовывает их в рот и пронзительно свищет. Я встаю на санях во весь рост, размахиваю руками, мяукаю и лаю. Но через десять минут мы вынуждены сдаться: мы выдохлись, а олени перестали обращать на нас внимание. И вспотевший Горлов, откинув назад свой меховой капюшон, клянет лопарей, не сумевших додуматься до хорошего кнута и погоняющих оленей такой нелепой штукой, как эта жердь— хорей.
