Всемирный следопыт, 1928 № 09 - [30]

— А это я — для актеров… Пускай погреются, когда им холодно будет… — сказал он, словно извиняясь. Говоря с кем-нибудь, он конфузился и проводил указательным пальцем по кончику своего длинного носа.

Стручкову, не могло и в голову притти, что его подарок породит длинную цепь событии и со временем обрушит на его голову столько беспокойства…

III. Вышел из огня…

Камин — это заграничная штука.

Камин — это костер в комнате. Прогорел огонь, и тепло вместе, с ним вылетает в трубу. Хорошо, конечно, сидеть в комнате перед костром, вытянув ноги к огню, смотреть на языки пламени, тлеющие угли и вести беседу. Но толку от этого мало. По нашему климату костер не согреет комнату. Не может костер тягаться с печкой, долго берегущей тепло. Поэтому такая заграничная штука у нас не в обычае. Камины строились у нас лишь для забавы праздных людей. Чаще в особняках, где, кроме того, имелись добротные печи или центральное отопление.

Осенним вечером в рабочем клубе, помещавшемся в особняке на Пролетарской улице, засиделись перед камином на полчаса после репетиции участники драмкружка. Конечно, не из-за дождя. Дождь не помеха, когда надо итти. А так, зажгли в роде как для освещения камин, благо бревно оказалось чудаком Стручковым подаренное, — ну, и расходиться от огонька не хотелось.

Больше всех был доволен бывший актер, старичок Залетаев, который руководил кружком. Ему поставили кресло на лучшем месте, посредине. Он блаженно жмурился, грелся и рассказывал, как игрывал в свое время. Рядом с ним сидел угрюмый плотный кассир Хлопов, исполнявший обычно роль злодеев. Он грел обезображенные ревматизмом руки и изредка подкидывал новое поленце в огонь.

Вдруг Залетаев вскрикнул. Одна начавшая обугливаться чурка распалась. В выдолбленной половинке корежилась и тлела какая-то желтая бумажка. Не успели остальные сообразить, в чем дело, как Хлопов палкой выкатил из камина чурку, — чуть ноги не обжег Залетаеву, — вытащил бумажку и на полу стал хлопать по ней чьей-то шапкой. Затушил.

Все сгрудились вокруг Хлопова, когда он развернул прожженный в нескольких местах пергамент, повидимому, очень древний. В нескольких местах имелись полустертые надписи вязью с разрисованными киноварью заставками. Посредине был начертан какой-то план. Справа от аккуратно выведенного четыреугольника была прожжена большая дыра. В том месте, где от четыреугольника вверх уходила прямая двойная линия, у самой дыры обрывалось слово «клад»…

Кто-то предложил сходить за археологом Иваницким. Послали за ним сторожа. Тем временем все наперебой стали высказывать свои соображения. Сходились все на одном: этот план, несомненно, указывает, как отыскать клад. Раз план был спрятан в доме Стручкова, очевидно, там же зарыт и клад…

IV… и нырнул в темноту.

Иваницкому вручили находку и обступили его со всех сторон. Он присел на табуретку к камину и несколько минут тщательно рассматривал пергамент, жуя кончик своей клиновидной бородки.

— Да-да, — сказал он, наконец, — документ интересный, повидимому, семнадцатого века. Только напрасно вы толкуете о кладе. Здесь, несомненно, план, но это — план постройки. Видите, за буквой «д» кусочек другой буквы? Вероятно, это — слово «кладка». Речь идет, очевидно, о новом способе кладки кирпичных стен.

— А не точка ли то, что вы принимаете за начало буквы «к»? — спросил кто-то.

— Непохоже что-то. Потом, видите, тут внизу вычерчены детали дверей с тяжелыми щеколдами? Здесь дана стена в разрезе. Несомненно, это — план постройки и ничего больше. У меня сколько угодно таких документов в музее. Желающим могу показать и объяснить.

Все были несколько разочарованы, хотя доводы Иваницкого не казались очень убедительными. План отдали ему. Стали расходится.

— Вы, ребятушки, проводили бы Иваницкого, — сказал, лукаво улыбаясь, Залетаев. — Чего смеетесь? Проводите! А то слух о плане да о кладе за полчаса, небось, уже разнесся по городу. Как раз ограбят! Ночка — больно темная.

И он, хитро подмигнув, раскатился старческим смешком.

— Заговариваться стал… — шепнул кто-то Иваницкому.

— Послушайте старика, не пожалеете, — сказал Залетаев, словно услышав. — Я говорю серьезно, а смеюсь я вот мыслям. Извините старика!

Все вышли гурьбой, а Залетаев остался еще немного посидеть перед камином. Должно быть, игривые мысли не покидали его. Он плутовато улыбался. А когда все сошли с крыльца, старик откинул голову на спинку кресла и громко расхохотался…

Когда дошли до переулка, где жил Иваницкий, он простился со спутниками и пошел один. Накрапывал дождик. Было так темно, как только может быть осенним вечером в неосвещенном переулке. Иваницкий закурил папиросу. Внезапно в темноте кто-то рядом с ним хрустнул пальцами.

— Позвольте прикурить, — раздался густой голос.

Когда Иваницкий сделал два шага, чтобы поднести огонь, между его ногами запуталась палка, и он упал во весь рост на тротуар. Кряхтя поднялся. Где-то далеко чавкали сапоги…

Иваницкий зажег фонарик.

Портфель его, а с ним и план исчезли, нырнув во тьму вместе с обладателем густого голоса…

Прибежав домой, Иваницкий позвонил в уголовный розыск. Сообщил о происшествии. Похищенный план, повидимому, имел отношение к катакомбам, где велись раскопки. В портфеле, кроме того, лежал карандашный набросок плана этих раскопок.