Всемирный следопыт, 1928 № 06 - [4]
Цай-Дунь с пеной у рта доказывал необходимость, в урок остальным «инородцам», строго наказать виновных. Японец Окой, размахивая руками, говорил о другом. По его мнению, начинать надо не с «инородцев», а с русских.
— Русских, всех большевиков, надо контрами[6]), — волновался он.
Это предложение было так неожиданно, что китайцы вдруг зашевелились и беспокойно завертели головой. Цак-Дунь, взвесив это обстоятельство, широко улыбнулся и от удовольствия зашлепал губами:
— Но как же это ты можешь? У нас нет сил, — и, как бы в подтверждение своих слов, он указал на взволнованные фигуры китайцев.
— О, тут надо хорошенько подумать, и кто, догадается, — тот у нас самый умный человек. — Окой вопросительно скользнул глазами по китайцам и, углубившись в свои мысли, зашагал по комнате.
— Я скажу, я! — поторопился Цай-Дунь.
— Я знаю, Цай-Дунь, что ты хочешь сказать, — неожиданно перебил его Сы-Ян. — Ты хотел сказать самое умное?!
— Да, да, да, — я всегда говорю только умное, — проговорил Цай-Дунь с довольной улыбкой.
— Только я раньше твоего скажу твои мысли, — опять перебил его Сы-Ян. — Видишь ли, я часто рассказывал тебе о прокаженных…
Сы-Ян подмигнул; Цай-Дуню. Окоя это так заинтересовало, что он, подойдя к Сы-Яну, остановился около него.
— К прокаженным, — продолжал Сы-Ян, — перешло клюквенное болото, а клюква — товар хороший. Говорят, этого товару очень мало в Хабаровске…
— О-о-о, — как хорошо ты знаешь мои мысли, Сы-Ян! — зашипел Цай-Дунь. — Ты все сказал, что я думаю. — Цай-Дунь от волнения соскочил с кана и, подбежав к Окою, замахал руками:
— Пусть прокаженные соберут много клюквы! Купим ее у них всю! Мы найдем у «инородцев» большие хорошие нарты! У тунгусов, с мыса Погиби, нарты широкие и собаки быстрые. На них мы погрузим клюкву и отвезем ее в Хабаровск!.. Ха-ха!.. ха! — ядовито рассмеялся он, возвращаясь на свое место.
— Мы угостим хорошей ягодой русских!.. В Хабаровске сейчас много красных солдат, там все красные начальники… — дополнил Сы-Ян.
— Я вижу, вы оба очень умные, — улыбнулся Окой, — теперь, я думаю, мне у вас больше нечего делать. Все это вы хорошо, проделаете одни, а мне надо поторопиться на остров и передать об этом нашей конторе. Я уверен, там будут довольны. На всякий случай не забудьте оборвать провод на Хабаровск. Это — необходимо!
— Хорошо, хорошо! — закивал головой Цай-Дунь. — Мы теперь все устроим. О, это тонко придумано: заставить прокаженных больными руками, с язвами и гноем, собрать клюкву и потом этой клюквой угостить своего врага!..
Перемешиваясь с последними словами, дребезжащий смех Цай-Дуня повис в воздухе…
— Товарищи!.. Товарищи! — неожиданно пронеслось по улицам города.
Кричавший, Никита-почтарь, взмахнув каюром[7]), остановил собачью упряжку около старенького собора. Никиту знал весь город. Он славился лучшей упряжкой на Амуре, вожаком в которой была лайка по кличке «Сахалин». Таких вожаков не было даже у погибинских тунгусов — лучших амурских гонщиков.
— Товарищи! Товарищи! — еще раз раздалось, но уже в центре города, на Соборной площади.
Услышав голос любимого почтаря, со всех концов Николаевска-на-Амуре — из больших свежесрубленных изб нагорной части и маленьких рыбачьих хибарок прибрежных улиц — потекли к Соборной все, от мала до велика.
— Что случилось? — обступили Никиту суровые сибирские рыбаки и охотники. — Аль опять пакость кака? Уж не появились ли где анархисты?
— Нет, не то, много хуже, — озадачил всех Никита. — Вчера я проезжал мимо Погиби, и тунгусы мне рассказывали, что два дня назад китайцы скупили от прокаженных всю клюкву, собранную на болоте, которое принадлежит прокаженным. И эту клюкву китайцы повезли в Хабаровск на продажу…
— Это собранную-то болячими? — воскликнул Федор, его старый приятель, такой же гонщик-почтарь, как и он.
— Да. Теперь и пойми, зачем я так гнал свою упряжку. Надо сейчас же сообщить в Хабаровск. Бегите на телеграф! Ведь этой клюквой они могут заразить всех жителей дальне-восточного центра. Сейчас в Хабаровске штабы всех советских войск. Там для нас ладится дело. Если пропадут они, то за ними пропадем и мы. Скорее на телеграф! Вот зачем я гнал!
— Провода порваны! — вдруг резко остановил их худой старик в куртке с медными пуговицами бывшего почтово-телеграфного ведомства. — Мы три дня не можем найти порыв, — пояснил он.
— Дела плохи… — покачал головой Федот.
— Да стойте, товарищи! — вдруг раздался из толпы голос. — Что вы, ослепли, что ли? Что нам беспокоиться! Гляди на Амур, смотри, как он вздулся. Им не добраться и до Троицка[8]) — лед тронется.
— Нет, это не поможет делу, — тихо произнес Никита. — Лед тронется — они переждут на берегу, а там у них шаланды[9]) везде шныряют. Довезут водой.
— Ты, пожалуй, прав, Никита, — согласился Федот. — Если такое дело, то надо снаряжать погоню и опередить их. Может, от Троицка до Хабаровска провода еще не порваны?
— В погоню! — загудела толпа.
— Да кому же ехать? — обвел присутствующих взглядом Федот. — Кого снарядить?
