Всемирный следопыт, 1927 № 07 - [18]
Ашуг перевел дыхание.
— Эффенди, беи и паши, и вы, челеби франки! Если ударить собаку один раз, она отвернется, если ударить второй раз — она убежит, если ударить третий раз — она оскалит зубы! Много раз паши и беи били подданных падишаха, и они молчали! Известно, раб — это собака! Но вот, терпение собаки кончилось, и загудели площади и кофейни Стамбула криками о правде» Известно, что может просить собака. Забегали вали, а муллы в святых мечетях усердно молились Аллаху. Известно, что имя Аллаха чаше упоминают сильные, когда наступает час наказания и расплаты!
Наступила тревожная тишина. Грозно хмурились лица. некоторых. Молодежь одобрительно кивала головами и не спускала глаз с ашуга.
— И просветлил Аллах после жаркой молитвы султана! Кто же должен болеть сердцем за народ, как не наместник пророка! По воле калифа — кристалла чистоты и мудрости — заполнились стамбульские тюрьмы. Сотни повешенных на площадях качались с утра до ночи. На то была воля Аллаха! Кто посмеет пойти против неба? И вновь султан писал танизматы, а великий шейх-уль-ислам выпускал фетву.
Ашуг закашлялся и обтер вспотевший лоб.
— Эффенди, челеби, кто из вас не знает, что раз собака испробовала мяса, она не отходит от кости! Раз раб поднял голову, он не скоро опустит ее, на свою презренную грудь. И хотя султан каждое утро глядел на Стамбул, прежде чем начать своим благословенным умом обдумывать новый танизмат, он не мог быть покоен за правоверных. Презренные псы, рабы его предков, не могли оценить заботы падишаха. Тюрьмы еще больше переполнились рабами, и тысячи повешенных болтались на площадях Стамбула.
Луч прожектора, брошенный в небо Босфором, вбежал в открытые двери кофейни, и десятки глаз заблистали в ярком свете.
— И пришел тогда к султану во дворец великий шейх-уль-ислам и, склонившись перед наместником пророка, тихо сказал: «Повелитель правоверных, твой ум и твоя мудрость спорят с блеском луны и солнца, а твоя святость превосходит святость любого смертного. Не расточай перлы своих мыслей презренным стамбульским рабам — они не достойны движения твоего пальца! Твой разум, твой ум, твои повеления достойны удивления не для псов, ползающих по базарам! Призови муллу Наср-Эддин-ходжу[41]), и пусть он успокоит лающую стаю!» Челеби, эффенди — так передавал мне слова главы ислама мой отец, стодесятилетним старцем взятый на небо, и я не утаил ничего от древних преданий!
Двое военных, шептавшихся с третьим эффенди, встали из-за столика и сели вблизи ашуга.
— Долго искали по всей стране ходжу. Наконец, нашли муллу в Бахчисарае. Пали перед ним на колени слуги султана и слезно молили ехать к падишаху. Кто не слышал про хитрого Эд-дина? Кто из вас, эффенди, не знает про его жадность?! Заплакал мулла горькими слезами: «Не поеду я к султану без своей жены, старой Мявтухи» — сказал он слугам калифа и сел на осла, чтобы ехать в поле.
И заплакала Мявтуха, ожидая решения слуг султана. Долго совещались они и, наконец, согласились! Поехал мулла с Мявтухой в столицу падишаха, и, когда ходжа постучал в ворота Сераля, — уже нехватало тюрем для народа, и десятки тысяч рабов висели на холмах и базарах. На то была воля Аллаха и его наместника калифа! Так говорили святые книги! Кто может итти против правды неба? Аллах Экбер!
Осман боялся проронить слово и, вытянув шею, так и впился глазами в ашуга.
— Эффенди, челеби, — продолжал ашуг. — Велика была милость падишаха! Поселил он ходжу с Мявтухой в Серале и сделал его первым советником калифата. Стал жить Наср-Эддин во дворце Сераля так, как и не снилось ему в Бахчисарае. И вот призвал его однажды падишах и сказал: «Мулла Наср-Эддин, скоро в Стамбуле нехватит зданий для тюрем, а улиц и площадей для повешенных. Скажи, что делать?» — «О разум жизни, о свет востока, о святая тень Аллаха! — воскликнул Наср-Эддин. — Объяви войну неверным! Лучше пусть народ гибнет во славу священного плаща пророка, чем попусту болтается на стамбульских базарах!» Да не усомнится никто из присутствующих здесь эффенди — султан послушался бахчисарайского плута и объявил войну франкам. Много крови пролилось на земле, много работали духи добра и зла над душами убитых. Наконец, франки победили. Аллах Экбер — да проклянет Аллах их память!
Ашуг все сильнее повышал голос.
— Рабы падишаха — эти собаки Стамбула— громче завыли на базарах и подняли руки против султана! О, великий Аллах, если ты хочешь наказать своего раба, ты берешь у него разум и на пути его бросаешь женщину! Захотел Аллах наказать ходжу и внушил Мявтухе призвать франков. Челеби, почтенные франки, сидящие здесь друзья нашего милосердного султана — не для вас сказаны слова старого ашуга! Пришел мулла к падишаху и повторил слова глупой Мявтухи: «О падишах, о минарет земли, о защита правоверных — призови сюда франков, чтобы рабы твои не смели нагло глядеть в глаза вали и верным мудирам». Султан призвал франков, и их суда осквернили чистые воды Босфора. О челеби, будьте покойны — то было давно, когда свет ислама ярко горел над холмами Стамбула и когда ни один франк не смел сесть за стол с правоверным!
