Всемирный следопыт, 1927 № 07 - [16]
На широких, европейски красивых улицах Перы и Галаты[9]) было шумно от завывания сирен и рева моторов автомобилей европейской и турецкой знати и дробного топота огромного количества проходящих иностранных войск, сконцентрированных в столице падишаха, из опасения внезапного восстания населения, открыто сочувствовавшего победам ангорских армий[10]).
В автомобилях и колясках сидели закутанные в черчаф[11]) жены важных сановников, прощавшихся с улицами города, с богатыми магазинами, со знакомыми европейцами, жившими в этой части города, а в порту стояли пакетботы триестинского Ллойда, гигантские транспорты англичан и французов, услужливо перевозивших за границу гаремы и имущество приближенных султана.
У Галатского моста и рядом, у каботажной пристани, толпились тысячи любопытных жителей Стамбула[12]), наблюдавших за посадкой дворцовых одалисок, женщин, детей, рабынь-негритянок.
Одни равнодушно следили за огромными грузовыми платформами, подъезжавшими к пристани с коваными сундуками, другие презрительно кривили губы в улыбку, но были и такие, у которых глаза загорались гневом, когда паровая лебедка поднимала на воздух и опускала в судовой трюм увозимые из Турции богатства.
Среди последних находился и Осман, молодой Стамбулийский каикджи[13]), недавно приехавший в Константинополь из Самсуна[14]).
Несмотря на предупреждения товарищей, он часто несдержанно выражал свое презрение войскам младотурок[15]), охранявших богатства ненавистных ему изменников страны. Посещая кофейни на базарах Стамбула, он рассказывал про героическую борьбу малоазиатских крестьян, поднявшихся против иностранных войск и султана, и осторожно агитировал среди земляков — редифов-анатолийцев[16]).
В это утро Осман был очень озабочен исчезновением своего молодого друга — черноглазого Арифа.
Никто не знал, куда пропал весельчак и любимец пристани Сиркеджи-Скелесси, где обычно стояла его лодка. Старые каикджи озабоченно покачивали головой и с опаской поглядывали в сторону Илдыза[17]), на холмах которого блестели окна дворца султана. Они избегали вспоминать имя пропавшего Арифа и умолкали, когда вблизи их появлялись незнакомые лица…
Старый Мухтар, который очень благоволил Осману, отозвал его к берегу голубого залива, трижды оглянулся вокруг и затем уже сказал:
— Осман, ум человека заключен в его молчании. Змея молчит, потому что она умная, сорока много болтает, потому что она глупа. Открой свои уши и слушай: когда волку некуда бежать— он кидается на людей, когда муха чувствует свой скорый конец — она больно кусает. Волк Илдыза и его мухи могут еще принести много вреда. Смотри же, не забудь это.
Когда Осман переходил галатский мост, направляясь к пристани, он вспомнил слова Мухтара и понял, что Ариф схвачен султанскими ищейками и что ему нужно быть настороже, но, не умея сдерживать свои чувства, он не только злобно глядел на холеные животы пашей и блестящую форму военных, но, забывшись, даже бросил по адресу проехавшего мимо него горбоносого вали[18]) презрительную ругань.
Один за другим отходили суда в глубину Босфорского пролива, и на их место становились новые. Два часа стоял под жарким солнцем Осман и, наконец, заметив на себе пристальный взгляд неприятного вида турка, быстро повернул с пристани в ближайший переулок.
Арифа не было ни в каюкане[19]), ни в кофейне, где они всегда встречались, ни у ворот морского адмиралтейства и кузнечных мастерских Тере-Ханэ[20]).
В тот же день к вечеру Осман не спеша плыл по Босфору к мраморным ступеням артиллерийского дебаркадера Топ-Хан[21]).
Солнце уже село, и Босфорский пролив купался в волшебных красках заката. Стамбул засыпал, выбросив к небу тени гигантских минаретов, а в Галате только начиналась своя, ночная жизнь.
Подплыв к французским транспортам, ошвартованным у набережной, Осман заметил на палубе их продолжающуюся оживленную работу по нагрузке трюмов, которую он наблюдал еще утром.
Попрежнему грузились дворцовые ковры, посуда, мебель, корзины.
Верные редифы анатолийской гвардии усердно направляли винтовки в море на любопытствовавших каикджи и тупо смотрели на элегантных одалисок и придворную челядь, в слезах и тревоге покидавших покой и негу дворцовой жизни.
Плюнув в сторону франков[22]), помогавших врагам ангорской армии бежать от заслуженного наказания, Осман подплыл к мраморным ступенькам дебаркадера и стал ожидать случайного пассажира, желающего прокатиться на лодке. Прождав безрезультатно с полчаса, он опять сел на весла и поплыл к пристани Кабаташ, вблизи которой были расположены иностранные посольства и бульвар Аяс-Паши.
Вечерние сумерки быстро сгущались, и, когда Осман привязывал лодку к толстому чугунному кольцу пристани, огненные цепочки фонарей покрыли возвышенности Перы и холмы Стамбула.
Осман, которого влекли к себе звуки оркестра и крики, раздававшиеся с бульвара, перешел полотно трамвая и, обойдя огромное здание германского посольства, прошел на аллею Аяс-Паши.
