Всемирный следопыт, 1927 № 04 - [24]

— А, шайтан! Эй, пахарь, ступай сюда!

— Что прикажешь, светлейший?

— Держи коня, — сказал хан и, передав коня, стал карабкаться до первого сука.

С верхушки дерева слышался отчаянный вопль:

— Я не лысый!..

В это время хан зацепился за сук, подтянулся и, обессиленный, сел на первую ветку.

— Хан! Оставь его в покое! — крикнул татарин, державший коня. — Это не тот, кого ты ищешь. Чтобы исполнить поскорее приказ твоей жены, я поспешу к Осману и воспользуюсь твоим скакуном…

С этими словами татарин стегнул коня.

Растерялся хан. Посмотрел на сидящего наверху «нелысого», спрятавшего голову за ствол тополя, и грузно, на животе сполз по стволу к земле. Минуту постоял, стряхнул с одежды приставшие кусочки коры и тихонько пошел к Бахчисараю.

В сумерках подошел к своему дворцу и только переступил калитку — бросилась к нему жена.

— Ах, как я волновалась! Зачем ты так быстро уехал?

— Мой друг, нельзя быть такой жестокой, — спокойно ответил хан. — Ты послала человека в такой дальний путь… и пешком, я его догнал и дал своего скакуна.

— О, мудрейший! — воскликнула ханша, низко склоняясь.

Хан быстро пошел к соколиной башне, откуда долго слышался его рассерженный голос.

Между тем хитрый татарин подъезжал на уставшем коне к своему дому. Навстречу ему, с трудом сдерживая слезы, выбежали жена, мать и сестры.

— Я вернулся, — заявил татарин, — так как нашел людей много глупее вас…

— А мы поумнели! — хором ответили женщины.

VI. Замурованные в пещере

Я был в восторге. Моя коллекция крымских сказок увеличилась.

— Мамут, дай фляжку, — сказал я.

— Фляжку? — и он стал осматриваться вокруг себя. — Вай, вай, на дворе забыл.

Дождь шел редкий, и сквозь тучи прорывались лучи солнца.

Мы решили, наконец, покинуть пещеру.

Мамут первый стал, было, просовываться, но это ему удавалось плохо.

— Он растолстел в пещере, — смеялся Нурасов.

Отойдя от отверстия, Мамут испуганно посмотрел на нас.

Я бросился с Нурасовым к выходу… и струйка жути поползла по спине.

Висевший над отверстием камень сполз и так сузил выход, что самый худой из нас не мог пролезть. Мы стали обдумывать, как быть. Ведь мы — в глухом месте Чатырдага, замурованные, без воды, с небольшим куском хлеба! Мамут возился у отверстия, ожесточенно скребя о камень своим чабанским ножом.

Всеми способами пробовали мы отодвинуть край каменной глыбы, сузившей отверстие, но при этом рисковали ухудшить положение, так как нависший камень от сотрясения мог еще больше осесть.

Сгрудившись у входа, прижавшись друг к другу, мы изнемогали от жажды после проклятых консервов и дрожали, пронизываемые ледяным холодом сталактитовой пещеры.

Вечером мы кричали — кто как мог, но никто нас, конечно, не слыхал.

Наступила ночь. Нурасов и Мамут заснули. Мне было не до сна. В таком положении я был впервые в жизни, несмотря на мои многолетние скитания в пещерах Крыма.

Вдруг вблизи послышался шорох и писк.

«Крысы!» — мелькнуло у меня в голове. С детства я испытывал непреодолимое отвращение к этим длиннохвостым животным. Я приподнялся — животные с шумом разбежались. Вскоре их писк послышался вблизи снова. Всю ночь я простоял, отгоняя хищников. Забылся лишь на рассвете.

Занялось утро. Густой туман, точно издеваясь, заползал в узкое отверстие пещеры. Мои товарищи по несчастью проснулись. Все мы, измученные, с мертвенно-бледными лицами, стояли у входа и охрипшими голосами взывали о помощи. Мамут пронзительно свистел, не отнимая пальцев от рта.

Туман рассеялся. Солнце все залило своим светом, но нас это не радовало. Обессиленные, подавленные, с запекшимися губами, стояли мы у входа, не отрывая глаз от щели, через которую входил свет и доносился клекот орла.

Теперь вместе с жаждой нас мучил и голод. Отломив кусок хлеба, мы разделили его поровну. Жадно и долго жевали. Забытая Мамутом фляга с водой валялась снаружи у входа в пещеру, и вид ее еще более усиливал жажду и заставлял произносить тысячи проклятий по адресу Мамута.

Нурасов, отошедший вглубь пещеры, позвал нас к себе.

— Осторожно, осторожно, — сказал он, когда мы приблизились к нему. — Здесь можно промочить губы.

Чиркнули спичкой: на земле, у стенки пещеры, в углублении — какая-то мутная жидкость. Нурасов уже порядочно отпил и теперь все время отплевывался. Став на колени и прильнув губами к лужице, я с жадностью глотнул. По запекшейся гортани потекла невероятная мерзость — горько-солено-сладкая. Мамут, тоже втянувший в себя влагу, непристойно ругался по-татарски.

Мы побрели к выходу. Сохраняя бережно оставшийся небольшой кусочек хлеба, я завернул его в носовой платок и сунул в карман.

В мозгу сверлило одно: «пить!». Я направился вглубь пещеры.

— Куда вы? — чуть слышно спросил Нурасов.

— Может, каплю воды найду, совсем изнемогаю, — ответил я.

Нурасов побрел за мной.

Опираясь руками о стены пещеры, мы стали спускаться. Шли, казалось, очень долго. Тишина и темнота кругом.

— Нурасов! — громко, как только мог, окликнул я.

Многократным замогильным эхом отозвался мой голос в различных углах громадной пещеры. Меня охватил страх одиночества и безнадежности. Вспомнил, что в кармане должна быть зажигалка. Вытащил, но как ни старался извлечь огонь, — ничего не выходило. Злобно швырнул зажигалку вглубь пещеры. Задержавшаяся у стены рука как будто увлажнилась. Я жадно облизал ее и стал быстро отступать назад.