Всемирный следопыт, 1927 № 04 - [19]

В этот момент он проснулся. Он ясно ощущал боль в спине и с трудом поднялся с повозки, служившей ему постелью.

Бао-Пу ощупал за пазухой кошелек с коперами[9], и, впрягшись в повозку, направился в одну из узких уличек. Здесь уже расположились длинным рядом торговцы пельменями, пирожками и прочей незатейливой снедью, которой питается бедное население Шанхая.

Бао-Пу долго прицеливался к пирожкам, и, наконец, выбрал дюжину вареных пельменей. Он ел их не спеша, отхлебывая жадными глотками мутное, клейкое варево из глиняной чашки, ловко захватывая серое, скользкое тесто пожелтевшими от времени тоненькими костяными палочками.

Съев пельмени, Бао-Пу пустился рысью по направлению к кварталу французской концессии. Боль в пояснице не проходила, что-то ныло в груди, но Бао-Пу не придавал этому значения.

Бао-Пу остановился против одной гостиницы. Он был первым, и поэтому надеялся заполучить пассажира. Скоро подъехали еще несколько рикш. Часа через два из гостиницы стали выходить иностранцы, сытые и упитанные. Один из них сделал знак, и Бао-Пу лихорадочно подкатил к подъезду, перевернул подушку сиденья, обтер ее грязной тряпкой и погладил приглашающим жестом. Лицо его сияло. Он перебирал окостеневшими голыми ногами, как настоящий чистокровный рысак, который не может устоять на месте, скребет землю и рвется в галоп… Этот заработок принадлежит по праву ему, не даром же он простоял перед гостиницей около трех часов, чтобы быть первым в цепи рикш…

Но европеец брезгливо взглянул на грязного и старого Бао-Пу и махнул рукой. Подкатил другой лампацо — молодой парень с янтарного цвета телом, и европеец сел к нему в повозку. Бао-Пу, огорченный, снова стал на свое место.

Между тем, из гостиницы то и дело выходили хорошо одетые люди, и Бао-Пу по первому их знаку подкатывал к подъезду. Он старался улыбаться сладко этим европейским чертям, вытягивал вперед голову, открывал рот, где торчали черные сгнившие зубы, и с собачьей покорностью смотрел им в глаза. Но никто не хотел брать старого лампацо.

Так прошло время до обеда. Бао-Пу был в отчаянии и хотел было уже переменить стоянку, как вдруг из гостиницы вышла молодая дама в белом платье и сделала знак зонтиком.

Бао-Пу рванулся к подъезду. Дама не посмотрела на лампацо и уселась в по-возку. Бао-Пу впрягся в оглобли и приготовился бежать. Дама дотронулась носком башмака до голой спины Бао-Пу, и он тронулся вперед. Бешено стиснув скорченными пальцами деревянные оглобли каретки, он бежал по улицам Шанхая, стараясь не задеть автомобилей и пешеходов. На поворотах дама слегка касалась носком башмака его оголенной спины, указывая направление. У входа во Французский парк дама сделала знак остановиться и вышла, уплатив за проезд.

Бао-Пу положил медяки в кошелек, бывший у него за пазухой. Бессильно, тяжело дыша, опустился на траву, у ограды. Боль в груди усиливалась. Подъехал другой порожний лампацо; он присел близ Бао-Пу, извлек из-за пазухи глиняную трубку и стал набивать ее табаком. Бао-Пу вынул из кармана нанковых штанов медную трубку и тоже стал курить. Табак был скверный и вонючий, но Бао-Пу с наслаждением делал глубокие затяжки.

Оба лампацо обменялись несколькими фразами. Вокруг них рыскали по всем направлениям автомобили и рикши, проходили китайцы-торговцы с разными товарами. Лампацо все продолжали сидеть, попыхивая трубками и изредка обмениваясь каким-нибудь ничего не значащим словом.

Выкурив трубку, товарищ поднялся и поехал, а Бао-Пу остался один. Он хотел было тоже подняться, но сильная боль в груди заставила его опуститься снова на траву. Он закашлялся, схватился за грудь и выплюнул почерневший сгусток крови.

Однако, нужно было искать седоков. Бао-Пу сделал усилие, поднялся, впрягся в оглобли и нетвердой походкой поехал по улицам. На одной из улиц его остановил толстый англичанин. Он уселся в повозку и коснулся стэком спины Бао-Пу.

Бао-Пу напряг все свои силы и побежал рысью. Он бежал минут пятнадцать. В груди его клокотало. В глазах появились красные и зеленые круги. Ноги подгибались, а англичанин на каждом повороте улицы дотрогивался стэком до спины Бао-Пу, и показывал ему, куда ехать дальше.

Бао-Пу с ужасом чувствовал, что силы покидают его. Он стал замедлять бег. Но жирный англичанин, нетерпеливо поглядывая на часы, тыкал его стэком, заставляя бежать как можно быстрее. Толчки учащались, и, наконец, англичанин ударил Бао-Пу особенно больно. Рикша оглянулся. Англичанин велел остановиться у подъезда одного банка. Он сошел с повозки и бросил Бао-Пу серебряную монету.

Бао-Пу на-лету подхватил ее, зажал в руке и взялся за оглобли, чтобы отъехать от подъезда. Он сделал шаг вперед, но пустая повозка показалась ему почему-то тяжелее, чем с седоком. Он еще раз напряг силы и вдруг почувствовал, что в груди у него стало горячо, горячо… Голова закружилась, во рту стало солоно…

Бао-П у хотел присесть на повозку, как вдруг изо рта хлынула кровь… Он упал. Глаза его увидали голубое небо. Ему казалось, что лежит он у себя в далекой деревне, на рисовом поле…

…Бао-Пу видит себя маленьким мальчиком. Он пришел вместе с матерью на рисовое поле. Мать оставила его одного, а сама собирает рис. Он лежит и смотрит на небо. Вдруг неведомая черная птица начинает кружиться над ним, хочет схватить его — и из груди Бао-Пу раздается страшный хрип…