Всемирный потоп. Великая война и переустройство мирового порядка, 1916–1931 годы - [106]
Это не было пустым позерством. Вашингтон был на полпути к предвыборной лихорадке. Как и на президентских выборах 1916 года, активность сторонников партий была высока. 21 октября Rocky Mountain News предоставила на своих страницах слово сторонникам оголтелой антивильсоновской политики, разоблачавшим «большевиков в стане демократической партии»[662]. Выступая в Нью-Йорке с трехчасовой речью, Рузвельт высказал предположение о том, что готовность Вильсона идти на переговоры с германским правительством, в котором орудуют связанные с Лениным социал-демократы, свидетельствовало о его подлинных симпатиях «германизированным социалистам и приверженцам большевиков всех мастей»[663]. В своем ответном выступлении 26 октября Вильсон испытывал большой соблазн сделать крайне рискованный шаг. Вынужденный выступать в столь необычной роли в середине предвыборной гонки, президент заявил избирателям, что «в этом году народы Европы будут оценивать то, как вы проголосуете, с одной-единственной позиции. Они не будут вдаваться в тонкости». Отказ поддержать демократическое большинство будет воспринят как «отказ поддержать войну и как поддержка нашей миссии мира, направленной на закрепление результатов войны»[664]. Такое заявление полностью отвечало вильсоновскому представлению роли президента как лидера. Но это был шокирующий отказ от сделанного раньше, и многие считали, что это заявление изменило отношение электората не в пользу президента. 5 ноября 1918 года республиканцы получили большинство в обеих палатах Конгресса. Генри Кэбот Лодж, ярый оппонент Вильсона, стал лидером большинства в Сенате и председателем Комитета по международным делам.
Не вызывает сомнения, что многие обвинения в адрес Вильсона и демократов, звучавшие в 1918 году, носили безответственный характер. Они подобно вирусу распространились по всей политической системе Америки, создавая почву для бредовой кампании «красной угрозы» 1919 года. Симпатии демократов социализму фактически означают, что они не могут быть патриотами, – такие обвинения и сегодня эхом отзываются в демагогических выступлениях правых сил в Америке. Однако это не должно затмевать суть разногласий. Односторонняя дипломатия Вильсона носила исключительно силовой характер. В основе такой дипломатии лежала не забота о демократии в Германии, но желание Вильсона подчинить Британию и Францию его собственному видению власти Америки. Республиканские критики Вильсона представляли себе мир совершенно иначе. Как подтвердил Рузвельт в разговоре с министром иностранных дел лордом Бальфуром, Америка будет настаивать на «безусловной капитуляции Германии и абсолютной своей лояльности по отношению к Франции и Англии на мирных переговорах…Америка должна выступать не в роли третейского судьи в споре наших союзников и наших врагов, но как один из союзников, которому предстоит достичь с ними соглашения». «Мы рады любому возможному плану построения Лиги Наций, но предпочитаем, чтобы у ее истоков стояли наши союзники, а сама эта организация приемлема лишь в качестве дополнения и ни в коем случае не в качестве заменителя готовности наших сил и нашей обороноспособности»[665]. Одному из своих друзей- журналистов Рузвельт говорил о рабочем соглашении между Британской империей и США, которое он теперь называл «союзом»[666]. Главные оппоненты Вильсона из числа республиканцев являлись изоляционистами не в большей степени, чем Клемансо и Ллойд Джордж – реакционерами. Общим у них было то, что они отвергали особый взгляд Вильсона на мировое лидерство Америки. Их концепция послевоенного порядка основывалась, скорее всего, на привилегированном стратегическом союзе между США и другими государствами, которых они считали своими партнерами по эксклюзивному демократическому клубу, имея в виду в первую очередь Британию и Францию. Такой подход был опасен для Германии и глубоко неприятен Вильсону. И в этом смысле его связи с Берлином не были просто плодом воображения партийных активистов.
12
Демократия под нажимом
Старая Европа исчезла в период с октября по декабрь 1918 года. Революция смела Габсбургов и Гогенцоллернов, а вместе с ними королевские династии Баварии, Саксонии, Вюртемберга, 11 герцогств, великих герцогств и 7 более мелких княжеств. Мало кто об этом сожалел. Германия, Австрия и Венгрия, Польша, Чехословакия, Финляндия, Литва, Латвия и Эстония провозгласили себя республиками. Примечательная особенность Европы в период между войнами, если не считать прочих политических проблем, состояла в том, что восстановление монархий оказалось невозможным. Единственным исключением стало новое государство южных славян – Югославия, – созданное вокруг сербской королевской династии, которая вновь была легитимизована как основа национальной идентичности в ходе войны. Но падение династий, как показала революция в России, оказалось лишь первым этапом. Что будет дальше? Как и в России 1917 года, на политической сцене Центральной Европы на протяжении осени 1918 года преобладали социал-демократы и либералы. Настоящие коммунисты повсюду составляли незначительное меньшинство. Тем не менее легко было представить, как Советы выжидающе посматривают в сторону Востока. На следующий день после провозглашения республики в Берлине главная советская газета «Правда» выступила с призывом объявить 10 ноября 1918 года национальным праздником, чтобы отметить восстание рабочего класса Германии. Было ли это сигналом к мировой революции?
