Всемирная история. Том 4. Новейшая история - [51]

Римская республика

Якобинская система возобладала опять и во внешней политике; она, впрочем, постоянно господствовала там. Часть правителей была уже недовольна миром в Кампо-Формио. Между тем ни этот мир, ни конгресс, собравшийся в Раштадте в декабре 1797 года, нимало не стесняли политику насилия. Грабеж повсюду; кое-где воровство. В Риме, где с некоторого времени посланником был Иосиф Бонапарт, старший брат победоносца-генерала, вспыхнуло революционное движение; при подавлении его папскими войсками был убит французский генерал Дюфо. Он начальствовал над мятежниками, сражавшимися против папских солдат. Этим воспользовались, чтобы занять Рим французскими войсками. В феврале 1798 года генерал Бертье вступил в Порто-дель-Пополо при полном безучастии населения. В Капитолии он произнес высокопарную речь, в знакомом нам смешном стиле, и обложил затем потомков Брута и Цицерона военной контрибуцией в 36 миллионов в пользу детей древних галлов. Генерал Массена, со своей стороны, так бесстыдно крал, что его собственные офицеры отказались повиноваться ему и требовали, чтобы начальство над ними опять было передано Бертье. Бертье приказал перевести папу в Тоскану (20 февраля), а комиссар директории снял даже кольцо с пальца папы. Можно себе представить, что после этого порядочно пообчистили дворцы и музеи. Об уничтожении правительственных учреждений этого государства сожалеть нечего; они считались, совершенно основательно, наихудшими в Европе, за исключением, конечно, турецких. И они сохранили за собой славу эту до конца, до наших дней. Будет ли лучше новоустроенная Римская республика, копия плохого оригинала, с ее пятью консулами, 32 сенаторами и 72 трибунами, это должно было показать время.

Гельветийская республика, 1798 г.

Вслед за папскими владениями, в следующих месяцах того же года (1798 г.), Швейцария была объявлена единой и безраздельной Гельветийской республикой. Для осуществления этой нераздельности, Мюльгаузен (28 января) и Женеву (17 мая) включили в состав Французской республики. Здесь, как и везде, успеху революции способствовало печальное устройство общественных учреждений. Они нигде не шли с веком, нигде не обладали способностью применяться к требованиям прогресса. Замкнутость патрициев, городской знати, нерасположение их к сельскому населению и даже к городским цехам подготовили победу демократической партии, которая в настоящем случае была также французская. Начал кантон Ваадский (Во), который отделился от Берна, и провозгласил себя Леманской республикой; вскоре (апрель) там устроили директорию по французскому образцу. Конституция ее была составлена и набросана в Париже, по тамошнему образцу. Страну заняли французскими войсками. В уплату за все эти благодеяния, французское правительство, уже в марте месяце, вознаградило себя, основательно разграбив казначейство, цейхгауз и хлебные магазины в Берне. Добычу, захваченную здесь только, оценивали в 42 миллиона франков.

Партия господ нигде ни нравственно, ни физически не могла оказать серьезного сопротивления. Только в кантонах Ури, вокруг Вальдштетского озера, управление которых было демократическое, а население католическое и религиозно настроено, ход дела был иной; религиозное настроение и духовенство выказали здесь свое влияние. Надеялись заставить их покориться, запретив вывоз хлеба; но они вооружились сами и дрались недурно. При Рапперсвиле, при Ротентурме, при Арте, под начальством генерала Шауенбурга, они вспомнили прежнюю борьбу свою с французами за свободу. О победах, конечно, нельзя было помышлять: 3 мая французы заняли монастырь Эйнзидель и выслали знаменитую икону Богоматери как добычу в Париж. 5 мая кантоны Швиц, Ури, Унтервальден, Гларус, Цуг должны были признать Гельветийскую республику.

Бонапарт и директория

Между тем Бонапарт возвратился в Париж в декабре 1797 года. Победы его поддержали директорию, и он присвоил себе за это право распоряжаться в Италии, как хотел. Он тогда уже настолько был первый между окружающими его, что народная масса в своей многосторонней нужде предугадывала в нем, по верному чутью, будущего спасителя и встречала его с восторженным поклонением. Директория ревностно поддерживала эти поклонения, и он принимал их, не высказывая своих убеждений, планов в будущем, молча, по-солдатски или с обдуманной скромностью. Бонапарт ценил этих низких людей по их достоинству, презирал их и пользовался ими. Они, со своей стороны, скрывали страх, который он им внушал. В напыщенной речи, переполненной высокопарными словами, Баррас упрашивал генерала направить свой победоносный меч на Англию, до сих пор не побежденную, возобновить великое предприятие Гоша. Казалось, предприятие это должно было осуществиться. В западных гаванях закипела деятельность, средоточием которой был Брест.

В феврале Бонапарт сам объехал западные гавани и изучил их расположение. Он пришел к убеждению (возможно, что это убеждение было у него уже давно), что от нападения на саму Англию надо отказаться. Его предприимчивым, дальновидным умом овладела иная мысль: прочно заняв Египет, угрожать владениям Англии в Индии. Мысль не новая; она занимала многосторонний ум немецкого философа Лейбница, который старался увлечь ею правительство Людовика XIV и надеялся направить завоевательный дух этого государя на эту внеевропейскую страну. Письма французских агентов подкрепили Бонапарта в его намерении: оно так подходило к смелому полету французского пылкого ума! Можно сказать, это было предприятие совершенно в духе старой Галлии, который в эпоху революции удивительным образом воскрес.