Вселенская пьеса. Дилогия - [9]

Лицо Мелгора посерело. Оно и так было белым, словно снег, а теперь стало грязным, хмурым, подобно грозовому облаку.

— Мать не может послать на смерть ребенка, — тихо, но без уверенности сказал Мелгор.

Мысли читаешь, — усмехнулся про себя я. — Ну, ну…

— Я не понимаю, — Мелгор снова обрел уверенность, — почему он не проявил… никаких эмоций.

На секунду нахмурился и я, не сразу сообразив, что речь снова зашла о Родеррике.

— Он не боялся смерти, он знал о ее приходе, — сухо сказал я. Похоже, Мелгор то ли не понял, то ли уже не слышал конца фразы.

— Любое существо боится смерти. Боится боли. Инстинкт самосохранения заложен в любом живом существе этой Вселенной!

— А вы знаете, что такое суицид, Мелгор? — я внимательно смотрел на андеанца.

— Суицид, — повторил незнакомое слово инопланетянин, и было ясно, что он даже не догадывается о смысле этого слова.

Я обессилено облокотился о стол, запустив обе руки в волосы, таким образом подперев голову и уставившись в гладкую поверхность столешницы. Я почему-то ожидал увидеть на ней рябь.

Это — сумасшествие измученного разума.

Наверное, я выглядел жалким, но наперекор просьбам Родеррика, все же был с ним до предела собственных возможностей. И даже чуточку больше.

Змей отказался давать мне обезболивающее даже сейчас, когда оно было столь необходимо. Две недели назад он дал мне отказ, отказал и сейчас. Этот кромешный ад постоянной головной боли начался две недели назад, когда врач отказал мне в наркотиках…

Змей конечно по-своему прав, он заботится о моей жизни, он пытается помочь так, как считает нужным. Он сказал: я привыкну жить без обезболивающего, настанет момент, когда боль отступит, и больше не будет причинять мне неудобств. Прошло две недели и ничего не изменилось.

Змей не знает, что такое жить с болью. Он всего лишь врач. Великолепный, но жестокий врач. Врач должен быть жесток. Ему не позволено чувство жалости, стоит пожалеть пациента и тот погиб.

Две недели назад я пришел к Змею ночью. Наркотики теперь действовали куда более короткое время. Я разбудил его, сладко дремлющего в медицинском отсеке под приглушенную музыку Вивальди. Сам я от головной боли не мог спать, а он, глядя в мои запавшие от усталости и бессонницы глаза, лишь хмуро покачал головой.

Я нашел в себе силы не пытаться приказывать ему. Сколько раз потом я ожесточенно бил железную переборку у себя в каюте, оставляя на ней кровавый след, бил, вымещая на ней злобу, бил, пытаясь заглушить боль, бил, заставляя себя не идти к Змею и не требовать спасительной инъекции препарата. Я — капитан, он — врач. А еще все на корабле — мои друзья. И Родеррик тоже был другом. А его съели…

— Разрешите, я избавлю вас от боли?…

Я тускло посмотрел на андеанца.

— Валяй, — устало сказал я.

Мелгор потянулся, взял меня за руку.

Отравишь, — подумал я, — убью на месте. Развяжу войну, плюну на жертву, которую принес Родеррик и прибью…

— Я думаю, в моей слюне нет ничего, что было бы для вас смертельным, — отзываясь на мои мысли, сказал андеанец. — Разве что она может вызывать у вас длительный сон, но не раньше, чем через три часа после укуса.

— Как вы съели Родеррика? — я не хотел задавать этот вопрос. Я не хотел получать ответ, но язык не повиновался мне.

Медленно, чтобы не напугать, Мелгор выставил клыки. Меня этим не удивишь, я никогда не отличался слабыми нервами…

Увидев его, а не Родеррика в кабине челнока, я более не питал иллюзий. Утонченность андеанца, его совершенная красота не обманула меня. Я постоянно находился в напряжении, вслушиваясь в чувства корабля, и он сообщал мне куда больше, чем я сам смог бы узнать. Именно от этого напряжения голова и плечо так разошлись.

Клыки андеанца лишь слегка поранили кожу между большим и указательным пальцем, но усталость и боль поплыли прочь из тела, смываемые удивительной прохладой. Голова прояснилась, на мгновение затуманилась, подмятая под себя эйфорией облегчения. Я уже две недели нормально не спал, я уже две недели не чувствовал в теле отсутствие боли. Это и есть настоящий рай. Я боялся, что такое будет только после смерти.

Недовольно завозилось в моем плече существо, но теперь оно причиняло лишь легкое неудобство.

— Ваша слюна действует на рецепторы? — поинтересовался я и это был неподдельный интерес.

— Нет, — покачал головой андеанец. — И даже не как обезболивающее. На момент попадания в кровь слюны, в малом количестве, она убирает существующую боль, действуя на саму причину. Снимает воспаление. Большая доза может привести к литаргическому сну или коматозному состоянию. К вашему сведению и отвечая на поставленный ранее вопрос: я впрыснул в кровь вашего друга куда большую дозу. Он не испытал ни боли, ни страха, захваченный удовольствием, которое вас тоже коснулось. Он попросил меня об этом, и я с удовольствием исполнил его просьбу. Он мог просить об этом, хоть и не знал, что может. Он был воином, и я уважаю его.

Я молчал, а Мелгор вдруг спросил:

— Вы упомянули слово… суицид. Вы спрашивали меня о его смысле, но боюсь…

— Андеанцы не способны убить себя? — в лоб спросил я.

— Убить себя? — я почувствовал возмущение в голосе Мелгора. — Это невозможно! Ни одно существо ни одной расы, которую мы знаем, — он помолчал, словно подбирая слова, — а мы изучили множество миров, не способно убить себя.