Вселенская пьеса. Дилогия - [30]

Он мне тогда ничего не ответил вслух, только посмотрел на меня… так.

Она вздохнула.

— В следующем месяце по почте пришла крупная сумма денег. Каждый месяц в одно и тоже время мне приходил квиток о переводе — Стас слал нам свою зарплату…

Только сейчас я заметил, что на кухне стоит мебель из настоящего дерева, что на потолке новая люстра, что стены покрашены матовой бежевой краской, явно из дорогой европейской коллекции. Что в углу стоит новая плита с сенсорным управлением, на раковине дорогие краны, а пол покрыт приятной для глаза розоватой плиткой. На столе прямо передо мной стояла ваза с фруктами — не с яблоками, а персиками, черешней и абрикосами.

— Вот ведь беда, — продолжала Светлана, — я не знаю, что заставило его все бросить. Стаса словно подменили. Мы ни в чем не нуждаемся, деньги, которые он присылал, даже откладывали, куда нам вдвоем так много? Только лучше бы мы нуждались, но он не воевал там…

— Он все еще там? — мягко спросил я.

— Нет, вернулся месяц назад, — покачала головой Света. — Позвонил, совершенно пропитым голосом сказал на одном дыхании что-то вроде: «Привет, вот приехал, еще живой, но ты не обольщайся. Да, не волнуйся, я проживу».

После чего повесил трубку

— Он умер там, на войне, — вдруг тихо сказал Юлька. — Моего отца больше нет…

— Не говори так! — резко бросила Света, и уже мягче, мне: — Я напишу тебе адрес и телефон, если хочешь с ним поговорить. Но ты устал, так что давай я уложу тебя спать?

Я ничего не сказал, просто кивнул.

— А котлеты? — растеряно спросила Юля.

— Я сыт, спасибо, — вставая из-за стола, я не забыл улыбнуться начинающей хозяйке и совсем не удивился, когда она, смутившись, покраснела. Явно, два года пошли мне на пользу, я стал нравиться маленьким девочкам.

Я лежал на узком мягком диванчике и никак не мог заснуть. Что-то не пускало, тревожило. Несмотря на рассвет, в углах затаилась темнота, на стенах лежали искаженные тени. Мой дом, моя Москва, которую я так любил когда-то, теперь пугала, казалась чужой и хмурой. Где-то во дворе заголосил песню пьяный, его поддержала возмущенным воем сигнализация неосторожно задетой машины.

Зло, вымученно, я сел на кровати, сбив в сторону одеяло, под которым было слишком жарко, прошел босиком к окну, открыл балконную дверь и вздохнул полной грудью пропитанный ночной прохладой и росой воздух. Неужели воздух чист? Неужели в двухстах метрах от дома поблескивает серебристой чешуей ряби маленький пруд, с которого ветер приносит едва уловимый запах рыбы и ряски? Неужели Москва осталось такой, какой я ее помнил? Москва маленьких спальных районов и высоченных тополей, Москва окраин и квасных ларьков. На самом деле, эти сердечные чувства принадлежат не городу, а самому человеку. Люди проносят с собой воспоминания по всей жизни, чтобы подкрепить колоннами чего-то привычного свою зыбкую позицию в мире. Вот и я помню свое детство, пятиэтажку, утонувшую среди берез и тополей, аллею, ведущую к магазину, тропинку, по которой можно пройти к помойке. Самое дорогое — дорожка через пустырь, который зарос деревьями, сиренью, крапивой и снытью. Там можно было вволю играть в прятки. Достаточно было захотеть, и я мог вспомнить самые незначительные детали. Теперь мне было почти двадцать, я столько всего увидел, познакомился с огромным количеством разных людей. Все это притупило мои воспоминания, заменило одни на другие.

Я додумывал детали, которых, наверное, никогда не было, но это было самое дорогое, чем я когда-либо владел. Мое детство, отец с мамой, улыбающиеся мне ранним, ясным утром, когда мы не думали о беде, не думали о том, что может случиться, и просто жили. Тогда самой заветной моей мечтой было выпрыгнуть из окошка первого этажа дома, где мы жили, на зеленый ковер сныти. Но ведь родители запрещали!

Я взял сигареты и вышел на балкон, закурил, вслушиваясь в ночь, стараясь не обращать на усталость и изнурительную головную боль внимания. Пьяный перестал петь; тихо ворча и шурша шинами по асфальту, проехала под окнами то ли синяя, то ли черная иномарка. Она казалась маленькой с высоты восьмого этажа, не игрушечной — это иллюзия — просто маленькой, вовсе не такой дорогой, каковой являлась на самом деле. Просто незначимой. Как и большинство наших поступков.

Внезапно за моей спиной тихо открылась дверь, и я без труда узнал в полумраке Юлю. Сразу стало ясно, что она не раздевалась, не ложилась, дожидаясь, пока заснет мать.

Я торопливо подтянул трусы и приветливо махнул ей рукой.

— Не спишь? — тихо спросила девушка, стараясь смотреть мне в лицо. — Разница во времени?

— Да там всего три часа, — я покачал головой, — скорее просто так устал, что уже заснуть не могу.

— Ты не против… — Юля замялась, потом договорила, — мне тоже не спится, поговорим?

— Конечно, — я послал окурок прочь с балкона, вернулся в комнату, пройдя мимо сестры, надел джинсы, повернувшись к ней спиной.

— Угостишь меня сигаретой? — робко спросила Юлька, когда я закончил с брюками. В первое мгновение мне захотелось спросить, знает ли мама, но я заставил себя промолчать. Кто бы мне такой вопрос в семнадцать лет задал, я бы его уважать перестал.